Навострятся ли тупари - Вадим Петрович Полуян

тая,

что ты нами вслух не опознан,

что поругана церковь твоя.

Крепнет нитка тропа искомой

в забурьяненный мир исконный.

Вновь под платье кресты надеты.

Ишь, опомнились, ищут правду как!

Ослепленные деды

исцеляются в правнуках!

Небо шлет грозовые ливни,

отмывая земные язвы,

и по всей окоемной линии

возрождается утренник ясный.

А когда в деревнях за околицами

у тумана свиданье с зарей,

золотятся опята кольцами,

обручая меня с землей.

Мельтешит в матерщинниках зависть:

я в Резеповке ихней спасаюсь,

а для них — только кнут и серп…

Им Резеповка — не резерв!

ЗВОННИЦА

Есть странные страны,

где все не по-нашенски.

Но что с нашим городом, объясните!

Живут не житейски, а как-то монашески

четкие люди, как четки без нити.

Четкость — не чуткость.

Которые падали —

лежали. Их тут же вниманья лишали

не люди — панцири,

не сердца — скрижали.

Я заподозрил, что город сонный,

хоть полон динамики и механики.

Дремотно крутились людские сонмы,

не дремали лишь хамы, хамки и хамики.

Вон пеший

движется пешкой

целеустремленно, обрадованно…

Его повернули — пошел обратно.

Вставил спину в сотню спин,

взял, что брали другие…

Сплин?

Летаргия?

Для одних — кортеж,

для других — картёж.

Есть в колоде туз-макси, туз-мини.

Одна болезнь: «Поживешь-украдешь».

Одно лекарство: «Спиритус вини».

Спокойной ночи! Приятного сна!

Была старина, теперь новизна.

Новизна опостылела,

старина опустынена.

Сохнут охраняемые памятники.

Сонных убаюкивают маятники…

Домотался я, дремля,

вплоть до местного кремля.

Увидел звонницу-бесполезницу,

на небосводницу влез по лестнице.

Сводит она серость с синевой,

возвышаясь в гордости немой.

Зевы Зевсовы свисают силой медной.

А под ними незаметной смертной —

модница,

музейная работница,

за чтением романчиков

про девочек, про мальчиков

служит любопытству и культуре,

охраняя тишину на верхотуре:

«Гражданин, не подходите близко к краю!»

А внизу, под каменною гранью,

город корчится во сне многоглагольный,

видимый, как с неба, здесь, на колокольне.

Летопись вещает, что издревле

дремлет мир, но звонница не дремлет.

Ей ли долгих снов не поломать?

Лень положат под удары, как под розги,

колокол-отец, колокол-мать,

а вослед — колокола-подростки.

Но люди позаботились,

чтоб сон их был стабильным,

и приковали с этой целью

колокола за языки к стропилинам

чугунной цепью.

На пробужденье отнимает чаяния

немых многопудовое молчание.

— Девушка, а сколько звука в каждом пуде? —

спросил парень рабочего вида.

А я ему на ухо выдал:

— Давай город разбудим!

Мой напильник, твой навык исконный,

и… языки раскованы!

Я уж дарил инструмент, как Крез.

Я видел смотрительницы заплаканность.

Я чувствовал: жизнь воскрешают окрест

сперва набат,

потом благовест…

Но парень сказал, полуяблоко кушая:

— Ишь, разбуди их, разбереди!

А что после сна, впереди?

Сто раз бывало не лучшее — худшее…

Я сразу стал сонно-степенным:

«Наберусь лучше завтра сил».

И постепенно вниз по ступеням

с неба на землю, как трус, затрусил.

РАЗДОРОЖЬЕ

Запечатанная Троя —

несчастная Русь…

Запечаленная тройка,

нещадная рысь…

В дно глазниц, в оскал клычиный,

в спину и в живот — кнуты,

в кулачины

воткнуты.

Как недуг твой назвать? Открой мне!

Азиатская ли желтуха?

Европейское ль белокровье?

Прежде — жизнишка, нынче — житуха!

Я в деревне избу построю

с глазами печальными-распечальными.

Запечатанную мою Трою

распечатали!

Распечатали, как конверт…

Слёзы — с сосенки, слёзы — с ели…

Распечатали, как коробку конфет,

и… съели.

И, хрипя, получала поддых

уж не тройка, а пара гнедых.

Корчевали сады уголовники,

выставляя зады-уполовники.

Где заступа у челобитчика?

Неизвестный захватчик нов…

Ну что ты выпучила, печка,

белки порожних чугунов?

Взгляни-ка: маковка пуста,

а колокольня безъязыка…

И только в животе музыка

непреходящего поста.

Видно, черт своих скоморохов

с человеческими побратал.

И поджаривали нас на сковородках

с вышками по бортам…

Серебряные кони

луну из Волги пьют.

Сиреневые кони

зарю копытом бьют.

Правят деятели

к обочине,

чтоб мы забыли и о дедине,

и об отчине.

Не варварской — адскою силой творима

Вторая Италия из Третьего Рима.

Мы стали говорить не «класть», а «лóжить».

Телегу тянет ломовая лошадь.

Супонь ослаблена, хомут не душит.

А конь поводит ребрами — недужит!

Со всех сторон кричат: поосторожней!

Не растревожьте груз на раздорожье!

С тракта, с наледи

страх-то — на люди!

Погонщики охрипли от команд.

Всех ссорят сопромат и компромат.

Застыл ли, движется ли воз?

Все чувствуют себя, как в ВОС

(во Всесоюзном обществе слепых):

пусть тянет, если конь… А если бык?

За отстающим нет погонь.

Кнуты занесены: как быть-то?

Куда поскачешь, гордый конь,

и где приклонишь ты копыта?

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945