Стихотворения 1998-1999 гг. - Леонид Александрович Машинский

class="empty-line"/>

Тополь

Шумит последняя листва

На тополях осенней эры.

Имеют странные размеры

Предметы, мысли и слова –

И лопаются пузыри,

Пространство все заняв, – боками

Друг друга давят. Пред глазами

Снаружи и – пред чем внутри,

Не знаю – исчезает вдруг

Вся пестрота. Но миг проходит,

И что-то снова происходит –

И шум листвы ласкает слух.

Поэт

Остроумия особого не ждите –

Я ведь вовсе не умён и не востёр.

Может лучше потопить меня в корыте?

Может, лучше посадить меня в костёр?

Мысль любую можно выразить цветасто,

Для убогой – сшить наряд из лоскутов.

Но боюсь, быстрей иссякнет в ручке паста,

Чем иссякнет истечение стихов.

Это что-то вроде чуда на арене,

Представленья по проглатыванью шпаг…

Сам не знаю: то ли дурь моя от лени,

То ли стал я от усердия дурак.

Я бы по'дал вам полезные советы,

Как канаты – но концы подожжены

У канатов. Если схватитесь за это –

То немедленно сорвётесь со стены.

Или хочется лететь? – Ну что ж, летите.

Дна не видно. Может там его и нет?

Я не мама, чтоб давать вам всё из тити,

Я… Постойте, кто я есть-то? – А! поэт.

Леса

Из кармана я вынул остатки хвои',

Твёрдой бурой хвои' полуголого леса.

Все причины и смыслы и пользы мои,

Усыхая и тлея, лишаются веса.

Темнота в красноватых заплатах осин,

Незнакомо и приторно пахнет грибами.

Наконец я стою на дороге один,

Лишь за воздух цепляясь гнилыми зубами.

Я как осень хладею. Хладею как дым –

Обязательства все потеряли значенье.

Я иду наугад по каурым, гнедым

И буланым листам – просто шум и движенье.

На мозаику ящериц, рыб и коней

Утверждается дождь проливными ногами.

Вот мелькнула луна, мне наверно за ней –

Ткнулся носом в стекло, ткнулся в раму очками.

Опустевшая плоть не звенит на ветру,

Не желает наполниться новыми снами.

Я с собой из себя ничего не беру,

Я сижу и любуюсь пустыми лесами.

Я – в эфире

Сквозь меня – орбиты всех планет,

Я прошит орбитами, как леской.

Жизнь кипит в эфире, как омлет,

Но не слышно бульканья и треска.

Я руками бусины ловлю

И втыкаю их то в пах, то в рёбра –

Я щекотку лёгкую люблю,

Вообще, я правильный и добрый.

Как прыщи, планеты из спины

Вырастают, и летят планеты

Снова мне в живот. Они вольны

Делать это до скончанья света.

Мне не больно, я уже привык

Выносить подобные явленья.

Жизнь кипит, но нем ея язык,

И в эфире – всё без измененья.

Простое

Ничего не вижу за окном.

Только дом и только окна в нём.

Только пару-тройку фонарей,

Да решётку чёрную ветвей.

Никуда из дому не пойду,

Не хочу вверять себя труду.

Не заплатят мне за этот труд –

Лучше я сидеть останусь туг.

Без желаний и страданий нет.

Вот горит на кухне поздний свет;

Пусть октябрь на дворе, не май –

У меня в руках горячий чай.

***

Как глуп мой стих,

Как плохо я пашу –

Черню других,

Себя превозношу.

Давно пора

Мне это изменить –

Другим кричать «Ура!»,

Себя чернить.

Метаморфоз

Весь человек – метаморфоз.

Вот этот глаз, вот этот нос –

Из них, как из глубоких нор,

Посмертно выйдет на простор

Какой-то дух. Увы, для нас

Не видный при посредстве глаз

И не доступный для ноздрей

Пытливых. Лик души моей –

Увы, загадка для меня,

Покуда не дождусь я дня

Последнего. Тогда с яйцом

Расстанусь – сделаюсь птенцом.

Первоснежье

Уже поля припудрило снежком,

Стоит и мёрзнет рыжая корова.

И мне не больно хочется пешком

Куда-либо тащиться из-под крова.

Но воздух пахнет холодом, зимой –

Новорождённой, только что обмытой

И вытертой махровой простынёй, –

И глазки у младенчика открыты,

И он не плачет, а глядит на нас,

И в светлом взоре холодно и сухо.

Зима имеет светло-синий глаз

И маленькое розовое ухо.

А в поле – бурый ломкий бурелом,

И ноги колет прелою дерниной;

И поделиться хочется теплом

Мне издали со стынущей скотиной.

Бодрей, бодрей! Над первозданным льдом

Поднятья и ловить двумя ноздрями

Снежинки… Но вцепились в тёплый дом

Трясущиеся ноги якорями.

Напротив Речного Вокзала

На берегу, на этом берегу,

А не на том – на том другой оттуда

На этот смотрит – я найти могу

Траву – не замурована покуда

Земля в бетон. И я смотрю туда,

На берег тот, где всё уже в бетоне

И где трава не будет никогда

Уже расти сама, не на газоне.

Я вижу башню порта, вижу дым

Далёких труб и слышу гул унылый

Машин – под небом бледно-голубым

Москвы из нас из всех он тянет жилы.

«Не обращай внимания на шум, –

Скажу себе. – Зайди в кусты, там тише.»

Но и в кустах скрипит безбожник ум –

Как будто в нём скребутся злые мыши.

Забудь, забудь, что город всё сожрёт!

Что эти травы под его пятою

Падут, и этот шмель, с растений мёд

Сбирающий, новейшей суетою

Машинной твари будет замещён!..

Забудь – найди себе траву для пиши

И для леченья, и отвесь поклон

Тому другому, кто из скукотищи

Грядущей ныне смотрит на луга

Цветущие, глядит сюда оттуда, –

Он не похож на хитрого врага.

Он, как и ты, грустит и хочет чуда.

О воровстве на почте

До крайности не доведён,

Но положением унижен,

Чужой конверт вскрывает он,

Ища – он тоже, чай, не рыжий –

Для поддержания своей

Житухи тощие дензнаки.

Он не подлец и не злодей,

А вот большие дяди – бяки,

Они всё хапают себе –

Им торт, ему же – на-ка! – корка.

Нет, воровство в его судьбе

Есть не случайная подпорка.

Не жди, задрипанный солдат,

Подмоги почтой. Зэк на зоне,

И не надейся. Этот гад

Себе за вас нагрел ладони.

Ведь сказано: Не посылать

Купюры письмами! А вы же

Во искушение опять

Вводить изволите нерыжих!

Письмо посмотрят на просвет

И приоткроют аккуратно,

И никогда уже – о нет! –

Вы не получите обратно