Кровавый корсар - Аарон Дембски-Боуден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спокойствие возвращалось, и в наступающей тишине охотник услышал перекличку братьев. Вот голос Пророка — этот, как всегда, кипит от гнева. Вот смех калеки, звучащий резким диссонансом с приказами Пророка. Вот вопросы того, кто всегда держится спокойно и ровно, — приглушенные ноты, вплетающиеся в основной мотив. А вот и рычание опасного, перекрывающее все остальное.
Охотник замедлил шаги, пытаясь разобрать слова. Братья тоже шли по следу, судя по тому, что он сумел понять из их отдаленного бормотания. Его имя — они повторяли его имя снова и снова. Удивление. Гнев.
Но они говорили об опасной добыче. Здесь? В ржавых коридорах полуразвалившейся жилой башни? Здесь не было ничего опасного, кроме них.
— Братья? — сказал он в вокс.
— Где ты? — яростно спросил Пророк. — Узас. Где. Ты.
— Я…
Он запнулся.
Рука с черепом опустилась, и вместе с ней опустился топор. Стены оскалились на него, опасно раздваиваясь: одновременно стальные и каменные, вырубленные из скальной породы и отлитые из металла. Невозможно. Невозможность происходящего сводила с ума.
— Узас!
Голос принадлежал тому, кто рычал. Ксарлу.
— Клянусь собственной душой, за это я тебя прикончу.
Угрозы. Вечные угрозы. Губы охотника раздвинулись в слюнявой усмешке. Стены снова стали камнем, а голоса братьев превратились в бессмысленное жужжание. Пусть охотятся, как им угодно, и догоняют его, когда смогут.
Узас снова сорвался с места, обращаясь на бегу к божеству с тысячей имен. Он не молился — сын Конрада Курца никогда не станет пресмыкаться перед богами. Нет, он требовал благословить затеянное им кровопролитие, ни на секунду не задумываясь о том, что ему могут отказать. Боги никогда не отвергали его прежде, не отвергнут и сейчас.
Механические зубы впились в доспехи и плоть. Последние крики сорвались с губ. Слезы оставили серебряные дорожки на бледных щеках.
Для охотника все это означало не больше, чем смена чисел на циферблате хронометра.
Вскоре охотник стоял посреди часовни. Облизываясь, он прислушивался к реву цепного топора, отраженному от камня. Справа и слева от него валялись изрубленные тела, наполняя воздух густой кровяной вонью. Уцелевшие ничтожества забились в угол, потрясая оружием, которое не могло его даже ранить, и выкрикивая слова, которых он не желал слышать.
Тепловое охотничье зрение отключилось, так что сейчас он смотрел через целеуказатель и алые глазные линзы. Люди, съежившись, пятились от него. Никто из них так и не выстрелил.
— Господин… — пробормотал один из смертных.
Охотник заколебался. Господин? К мольбам он привык. К почтительному обращению — нет.
На этот раз боль пробудилась в висках — давящая, острая и ужасная, с двух сторон пробивающаяся к центру черепа. Охотник взревел и занес топор. Когда он шагнул вперед, люди сжались, прикрывая друг друга руками и всхлипывая.
— Прекрасная демонстрация мужества имперских солдат, — процедил охотник.
Он нанес удар, и зубья цепного топора со звоном столкнулись со сверкающей полоской металла.
Перед ним выросла другая фигура. Сам зануда Пророк. Их клинки скрестились — золотой меч поднялся на защиту трусливых имперцев. Его собственный брат мешал ему пролить кровь.
— Талос! — прорычал охотник сквозь прокушенные и окровавленные губы. — Кровь! Кровь для Кровавого Бога! Ты понимаешь?
— С меня хватит!
Каждый удар по наличнику шлема отбрасывал голову охотника назад и встряхивал ее содержимое. В глазах темнело снова и снова, а шея хрустела так, что пришлось попятиться. Коридор звенел отзвуками ударов металла по керамиту. Охотник, окончательно сбитый с толку, зарычал, осознав, что брат трижды ударил его по лицу рукояткой болтера. Он соображал слишком медленно. Было сложно что-то понять сквозь боль. Он скорее почувствовал, чем осознал, как пальцы разжимаются, выпуская оружие. Топор и гладиус упали на пол.
Восстановив равновесие, он оглядел часовню — и… Нет. Постойте. Это была не часовня. Это был коридор. Коридор на борту…
— Талос, я…
Глухой лязг стали по керамиту снова раскатился между стен, и голова охотника дернулась в сторону. Позвоночник чуть не треснул от силы удара. Талос взмахнул золотым мечом — и охотник рухнул на решетчатую палубу, опираясь на дрожащие руки и ноги.
— Брат?
Узас с трудом выдавил слово и сплюнул кровь.
Поднять голову стоило мучительной боли в спине, но тут он наконец увидел: за перевернутым столом, рассыпавшим по полу самодельные украшения и амулеты из кусочков бросового металла, скорчились двое оборванных и грязных смертных. Пожилые мужчина и женщина с немытыми лицами и дорожками слез на щеках. У одного глаза были закрыты черной повязкой, бесполезной в вечном мраке. Традиция «Завета».
Охотник повернул голову на звук приближающихся шагов брата.
— Талос. Я не знал, что я на корабле. Мне нужно было… — Он сглотнул, увидев холодное осуждение в бесстрастных глазных линзах брата. — Я думал…
Пророк наставил острие золотого меча на горло охотника.
— Узас, послушай меня внимательно, хотя бы раз в своей никчемной жизни. Я убью тебя, если с твоего поганого языка сорвется еще хоть одно слово.
Воздух вокруг них пропитался застарелым запахом крови и ржавчины. Сервиторы не убирали это помещение уже много месяцев.
— Он зашел слишком далеко. — Меркуций не пытался скрыть осуждение в голосе. — Когда я сражался в составе Седьмого Когтя, мы не избегали встреч друг с другом из страха, что собственный брат вцепится тебе в глотку.
— Седьмой Коготь мертв, — ухмыльнулся Ксарл. — Так что, как бы примерно вы там себя ни вели, в конце концов это не окупилось.
— Со всем уважением, брат, следи за своими словами.
Произношение Меркуция, уроженца верхних уровней улья, было аристократически-четким, в то время как рычание Ксарла отдавало помойкой.
Ксарл обнажил зубы в том, что на другом лице можно было бы счесть улыбкой. Но на покрытом шрамами лице Астартес это выглядело оскалом хищника.
— Дети, дети, — хмыкнул Кирион. — Разве наш дружеский союз не прекрасен?
Талос позволил им продолжить перепалку. Он наблюдал со стороны — глазные линзы фиксируют каждое движение, непроницаемое забрало шлема скрывает мысли. Его братья переругивались и обменивались колкостями при каждой встрече, что вполне типично для воинов, осточертевших друг другу за месяцы бездействия. Все они были облачены в доспехи, собранные из разномастных деталей: перекрашенные, переделанные и покрывшиеся тысячами заплат с тех пор, как достались своим хозяевам. Его собственная броня представляла собой мозаику несовместимых частей, трофеев, добытых за сотню лет у поверженных врагов.