Упавшие в Зону. Учебка - Андрей Буторин

Как они шли, Аникей – или теперь Беспалый? – помнил урывками, очень уж терзала его боль, отчего он только и думал о том, как бы не потерять сознание. «Мало того что перед новыми знакомыми стыдно, так ведь им меня еще и нести придется! И тогда прав окажется Брюль: я всего лишь балласт. Могут и бросить по дороге. Вряд ли, конечно, неплохие они вроде бы люди, но в ситуации, когда приходится выбирать: твоя жизнь или жизнь бесполезного чужака, вариантов на самом-то деле куда меньше двух. А таких ситуаций в Зоне – ого-го! Правда, это какая-то неправильная Зона, непонятная». Ученого, несмотря на все с ним случившееся: на потрясение, травму и боль, – она очень сильно заинтересовала, и он твердо решил выведать позже у сталкеров все, что они о ней знают. Эти мысли немного отвлекли Тавказакова, но совсем ненадолго. От быстрой ходьбы пульсирующая боль усилилась, и как ни придерживал он здоровой рукой левую, бережно прижав покалеченную ладонь к груди, легче не становилось. «Какой я и в самом деле неженка! – со злостью к себе подумал Аникей Александрович. – Мне же не руку оторвало! Интересно, что бы я делал тогда?» Подумал – и тотчас пожалел, накатила дурнота. Он бы не выдержал, упал, только идущий впереди Брюль замедлил шаг, а замыкающий цепочку Колыч выдохнул: «Приплыли, ёш».

Ученый мотнул головой, пальцами здоровой руки помассировал виски; вроде как полегчало. Он осмотрелся. Леса вокруг больше не было, так – кусты, разнотравье. Доцент почему-то отметил сразу, что травы здесь, в отличие от «багровой» Зоны, было куда больше, причем разнообразной, в том числе красиво цветущей и вкусно пахнущей. Да и вообще, растительность была тут куда богаче. Основательно познакомиться с ней Аникею, конечно, было пока и недосуг, сознание усваивало лишь первые впечатления. Главным сейчас было жилище спасших его сталкеров, которое представляло собой… пещеру в горе. При этом гора выглядела как игрушечная – по форме почти Фудзияма[4], только раз в триста ниже, – а пещера, напротив, оказалась просторной, как чертоги Али-Бабы. Освещалась она закрепленными в стенах смолистыми факелами, что еще больше подчеркивало ее сказочный дух. Правда, россыпей золота и драгоценных камней нигде видно не было, зато в пещере имелся большой дощатый стол с четырьмя чурбаками возле него вместо стульев, четыре лежанки вдоль стен, какие-то ящики, полки… Все говорило о том, что здесь не просто коротают время, а именно живут.

«Вот только почему лежанок четыре? – удивился доцент. – Неужто одна гостевая?» Но тут он вспомнил, что Брюль упоминал некоего Грибка, который должен был дать ему «обезболину». Тавказаков аж облизнулся, словно лекарство обещало быть вкусным. На самом деле он готов был сейчас выпить и уксус, лишь бы унялась боль.

– Грибок, подъем! – гаркнул Злыдень, и под сводами пещеры это прозвучало неожиданно раскатисто и гулко.

– В чем дело? – зашевелилось нечто темное на дальней от входа лежанке. – Не успеешь прилечь… Рота, подъем!.. Мы же не в армии, право слово.

От ближайшего зажженного факела лежанка находилась метрах в пяти, поэтому разглядеть подробности Аникею не удалось. Однако вскоре стало видно, что кто-то на ней поднялся и сел. А потом этот кто-то выпрямился и, немного помешкав, двинулся к ним как-то странно, рывками, резко дергая при этом руками и стуча чем-то по каменному полу. Только когда человек с лежанки приблизился к факелу, Тавказаков разглядел в руках незнакомца костыли. Правая нога мужчины ниже колена отсутствовала. «Это тебе не мизинчик!» – мысленно крякнул доцент.

Дошкандыбав до них, одноногий встал, оперевшись о кривые самодельные костыли, и принялся рассматривать гостя так, словно тот был редким экспонатом, а сам он – любознательным ученым. Кстати, на ученого этот человек даже внешне походил. Только на чокнутого, какими их любят изображать в комедийных фильмах: высокий, тощий, в нелепом то ли плаще, то ли халате, с всклокоченной мочалкой седых волос, с кустистыми, вздернутыми бровями, словно их владельца настигло крайнее изумление, о котором говорили и выпученные глаза, таращившиеся из-под очков… То, что очки при более внимательном рассмотрении оказались без стекол, еще сильнее намекало на безумство «профессора». Но Злыдень не стал с ним сюсюкать, лепетать, что «этот дядя хороший» и все такое прочее, как, по мнению Тавказакова, следовало говорить с помешанными, дабы те не слетели с катушек. Напротив, голос сталкера стал даже чрезмерно, на взгляд Аникея, жестким, когда тот произнес:

– Тебе бы только спать! Давай за работу! Доставай свою аптечку, вот тебе пациент.

– Грибок стопы? – заинтересовался «профессор».

– Н-нет, – смутился под пристальным взглядом «чокнутого ученого» Аникей Александрович. – У меня только палец…

– С грибком?

– Вряд ли… То есть… Дело не в этом. Его больше нет.

– Грибка?

– Пальца, – поднял Тавказаков перевязанную ладонь.

– Вы знаете, вы знаете! – радостно воскликнул одноногий. – Во всем есть свои плюсы. Тот же грибок стопы. Я ведь никак, никоим образом не мог от него излечиться! И вот… – мотнул он культей.

– Ага, гильотина – лучшее средство от головной боли, – буркнул Злыдень. – Один жирный плюс.

– Для кого-то, может, и да. Смотря какая боль.

– Простите, но у меня – сильная, – сказал Аникей, у которого вновь отчаянно задергало палец. – Вы не могли бы помочь?

– Конечно, конечно! – размахивая костылями, словно курица крыльями, закудахтал Грибок и запрыгал к полкам на стене, нырнул в какой-то ящик, зазвенел чем-то стеклянным…

Брюль между тем посмотрел на Злыдня:

– А куда мы его? На пол? Ну, допустим, пока Грибок его лечит, я могу…

– Я пока на пол лягу, – поднял кепку и почесал под ней лысину Колыч. – А завтра уже ему шконку смайстрячим.

Он подошел к доценту, взял его за локоть и подвел к одной из лежанок, представляющей из себя четыре двухметровых отесанных, связанных между собой бревна, лежащих на двух поперечных, коротких. Сверху было расстелено что-то вроде пальто или шинели.

– Ложись, – сказал Колыч и крикнул Грибку: – Спиртяжкой его изнутри сполоснуть?

– Что?! Зачем?.. – встрепенулся копошащийся у дальней стены одноногий.

– Для анестезии, ёш! Зачем еще-то?

– Анестезия будет! Будет анестезия! – заполошно выкрикнул «профессор». – Какой спирт, да еще внутрь? Что вы!

– Это наружу спирт – «что вы», а внутрь – в самый раз, – проворчал Колыч и подмигнул доценту: – Ладно, не боись, Грибок сделает как надо.

– Он что, врач? – тихо спросил Аникей, но «профессор» услышал.

– Да, я медик! – гордо заявил он.

– Медик он, – хохотнул Брюль. – Санитаром когда-то в морге работал.

– А это что, не медицинская должность?! – взвился, замахав костылями, Грибок.

Хотя после услышанного Тавказакову и сделалось не по себе, волновался он зря. Медиком Грибок и впрямь оказался неплохим. Он дал Аникею выпить таблетку, на вопрос «что это такое?» пробормотав: «Глотай, не отравлю, застрелить дешевле», – сделал в ладонь пациента два укола и, выждав минут пять, снял повязку, дернув в самом конце присохшую к ране ткань. Тавказаков приготовился взвыть, но боли не почувствовал, заморозка подействовала. Правда, кровь из обрубка мизинца тут же полилась, и ученый поспешно отвернулся; пусть он и не считал себя гемофобом[5], но смотреть на то, что осталось от его родного пальчика, да еще такое страшное, окровавленное, было неприятно.