Алое и зеленое - Айрис Мердок

— Дорогая моя, это очень огорчительно, но не имеет никакого отношения к тому, о чем мы говорим. Ты рассуждаешь, как уличный оратор. В прошлом, возможно, и случались прискорбные события, но когда все это было! И нарочно Англия никогда не вредила Ирландии, в этом я уверена. Тут просто экономика.

— Хильда отчасти права, — заметил Кристофер. — Ирландия потерпела ряд чисто исторических неудач, и одной из них было то, что картофельный голод совпал с расцветом манчестерской свободы торговли. В XVIII веке Англия не допустила бы такого бедствия.

— А еще какие были неудачи, сэр? — спросил Эндрю,

— 1801 год и 1914-й. Очень оказалось неудачно, что теперешняя война началась как раз перед тем, как прошел закон о гомруле. Помнишь, Черчилль сказал, что, если Белфаст не примет гомруля, английский флот его заставит? Этот север задал либералам нелегкую задачу. Дать бы им там года два узаконенной религиозной терпимости — и все успокоилось бы. А теперь волнениям не будет конца. Но главной катастрофой для Ирландии оказалась уния.[6]В XVIII веке английское правление было самым цивилизованным в истории. Страх перед французами положил конец цивилизации XVIII века. А может быть, и всякой цивилизации. И уж конечно, он положил конец ирландскому парламенту. Ирландия была на пути к настоящей независимости, крупные землевладельцы считали себя ирландцами. А тут англичане, понятно, до смерти перепугались. Отсюда закон об унии и все наши слезы.

— И вы думаете, что, если бы не это, история Ирландии сложилась бы совсем иначе? — спросил Эндрю.

— Да, думаю. В то время существовала подлинная ирландская культура, самобытная, блестящая, с международными связями. Помните, Хильда, я как-то показывал вам в соборе Святого Патрика памятник с надписью, где говорилось о «благородной утонченности, которая в лучший период нашей истории отличала ирландского дворянина». Надпись эта высечена через двенадцать лет после унии. О, они-то понимали, что произошло. Если бы ирландский парламент уцелел, Ирландия не превратилась бы в провинциальное захолустье.

— При гомруле она станет еще более провинциальной, — сказала Хильда.

— Это, к сожалению, возможно. И такие идиоты, как Пирс, не помогают делу, когда выдумывают романтическую ирландскую традицию, совершенно игнорируя влияние и господство Англии. Прошлое Ирландии — это и есть английское господство. Ирландия должна оглядываться не на средние века, а на XVIII столетие. Голдсмит и Стерн перевернулись бы в гробу, если б могли услышать, какую чушь толкуют о «священной Ирландии».

— Тут что-то, по-моему, неверно, — сказала Франсис. — Ты говоришь так, точно великие люди — это вся Ирландия. А помнишь, Граттан[7]сказал, что «мы» — это не ирландский народ. Сравни ирландскую деревню и английскую. В Ирландии нет настоящих городков, деревень. Повсюду те же безликие домики или лачуги, а потом сразу замки и соборы Христа-спасителя.

— Католичество — бич этой страны, — сказала Хильда. — И зачем только Ирландия не взяла пример с Англии в эпоху Реформации!

— Другими словами, — сказал Кристофер смеясь, — ирландцы отвергли самую цивилизованную религию в мире, англиканскую, и, значит, поделом им? Об этом можно поспорить! Но тут сказалась дальность расстояний, а Фицджеральды и О'Нейлы втихомолку остались и католиками, и феодалами. Что же касается того, что Ирландия — это великие люди, то, к сожалению, до последнего времени история действительно делалась великими людьми. Но в одном Франсис права: этой стране не хватает сословия мелких землевладельцев. Ирландский крестьянин остался и темным, и бедным.

— Почему? — спросил Эндрю.

— Ответ в основном тот же: нет парламента. Вспомните, какую важную роль парламент с самого начала играл в Англии. Ирландия осталась феодальной страной. Крупными поместьями награждали за политические заслуги. Ирландия всегда была собственностью, переходившей из рук в руки. Без парламента правящий класс; не чувствующий твердой почвы под ногами, быстро деморализуется. И с тех самых пор, как ирландские вожди продались Генриху II, начался сговор между ирландским дворянством и английской властью. «Предана неверными сынами», как поется в песне. Единственная возможность выкарабкаться из феодализма состояла для Ирландии в том, чтобы создать прочный правящий класс с собственной культурой и собственными цивилизованными органами власти, возможность эта появилась в XVIII веке, но, как раз когда она могла осуществиться, уния все погубила. А к 1815 году английские политические нравы так выродились, Англия так разжирела и отупела после своих побед, что Ирландии уже нечего было от нее ждать.

— Получается, что главное зло в Европе от французов, — сказал Эндрю. Мне-то давно так казалось.

— Почему в Ирландии столько говорят об истории? — сказала Хильда. Когда я приезжаю сюда, у меня голова гудит от всяких исторических дат. Англичане не говорят все время об истории Англии.

— Их не мучит вопрос: «Почему все пошло не так?» Для них-то всегда все шло «так».

— Ну, не знаю, а Ирландия, по-моему, только о себе и думает.

— Милая Хильда, это можно сказать о любой стране. Просто в тех, кто несчастен, эгоизм заметнее.

— А теперь еще эта чепуха с тред-юнионами. И трамвайные забастовки. И в солдатики играют, маршируют в зеленых мундирах и так далее. Даже Барни одно время имел к этому отношение. Нужно это прекратить. Играть в войну, когда идет настоящая война, — это же безобразие.

Кристофер выпустил кольцо синего дыма и смотрел, как оно поднимается к стеклянной крыше зимнего сада, по которой неустанно, теперь почти бесшумно бежал дождь. Проникая сквозь завесу дождя, на деревья наплывал мягкий, соленый туман. Остро пахло морем. Кристофер заговорил медленнее, более размеренно, как человек, который зря погорячился или боится дать волю чувствам.

— После того как в Ольстере появились отряды Волонтеров, и в особенности после того, как они получили оружие, сходное движение неизбежно должно было возникнуть и здесь. В конце концов, свободные люди вправе готовиться к тому, чтобы защищать свою свободу.

— Их свободу отлично защитит английский военный флот. Так всегда бывало.

Эндрю, чувствуя, что Кристофер и Франсис порядком надоело выслушивать мнение его матери, заговорил сам, стараясь быть как можно взрослее и объективнее.

— Вы не считаете, сэр, что отказ английской армии признать Волонтеров здесь на юге был ошибкой? Это, наверно, генерал Мэхон надоумил Китченера.[8]Особенно после того, как ольстерские Волонтеры были сведены в дивизию.