"Ничего особенного", - сказал кот - Майкл Суэнвик

– Гюнтер, неужели это Линнеа? Со сладкими, как сахар, ручками и ножками и сердечком, которое колотится, как у мышонка, попавшего в когти совы?

Даларнская лошадка в руке Линнеи дернулась, но промолчала.

– Ты не сможешь получить ее! – рявкнул Гюнтер. Но в его голосе слышались страх и еще неуверенность.

– Гюнтер, я ее не желаю, – с некоторым удивлением произнесла белая дама. – А вот ты – другое дело. Ты сказал: поросенок. Связанный, с заткнутым ртом. Скажи-ка, когда тебе в последний раз удалось набить желудок дополна? Если не ошибаюсь, это было в польских пущах.

– Не тебе меня судить! Мы голодали, и она умерла, и я… Ты представить себе не можешь, что это такое.

– Но ты же помог ей умереть, правда, Гюнтер?

– Нет, нет, нет… – простонал он.

– Вы бросили жребий. Это было почти честно. Но бедная малышка Аннелизе доверила тебе бросить монетку. И, конечно, проиграла. Скажи, Гюнтхен, она сопротивлялась? Она поняла, что ты сделал перед тем, как она умерла?

Гюнтер рухнул на колени перед дамой.

– О, умоляю… – всхлипнул он. – Умоляю. Да, я дурной человек. Очень дурной. Но не заставляй меня так поступать.

Все это время Линнеа тихо, как котенок, пряталась под одеялом. А тут она почувствовала, что лошадка двинулась вверх по ее руке.

– То, что я собираюсь сделать, будет преступлением против невинности, – сказала она. – Но альтернатива должна оказаться много хуже.

И она забралась в голову девочки.

Прежде всего даларнская лошадка заняла все сознание Линнеи, так что там не осталось места ни для чего другого. Потом она стала стремительно расти во все стороны, и голова Линнеи раздулась как шар – и все тело тоже. Все части тела казались очень большими. Одеяло больше не прикрывало девочку, и она отбросила его.

Она встала.

Линнеа встала, и, пока она поднималась, ее мысли прояснялись и расширялись. Теперь она думала вовсе не по-детски. Она не думала и по-взрослому. Ее мысли стали куда больше. Они достигали до верхних точек околоземной орбиты и до корней гор, где, запертая в многомильных камерах с магнитными стенами, обреталась плазма, содержавшая практически беспредельные объемы информации. Она поняла теперь, что даларнская лошадка была лишь периферийным устройством, средством доступа к порождению древней технологии, которую никто из ныне живущих людей не способен сколько-нибудь ясно представить себе. В ее распоряжение поступили океаны данных, ранжированных по уровням сложности. Но, учитывая слабость и хрупкость нынешнего носителя, она была очень осторожна и извлекала оттуда лишь то, что было абсолютно необходимо.

Закончив расти, Линнеа оказалась точно такого же роста, как и белая дама.

Две дамы смотрели друг на дружку высоко над головой испуганно съежившегося между ними Гюнтера. На протяжении долгого, очень долгого мгновения они обе молчали.

– Свеа, – сказала наконец белая женщина.

– Европа, – отозвалась Линнеа. – Сестра. – Она говорила вовсе не детским голосом. Но все равно она оставалась Линнеей, несмотря даже на то, что даларнская лошадка и та сущность, которая стояла за нею, пребывали во всех ее мыслях. – Ты находишься здесь незаконно.

– Я имею право вернуть свою собственность. – Европа презрительно указала вниз. – И кто ты такая, чтобы препятствовать мне.

– Я защитница этой земли.

– Ты рабыня.

– Неужели ты в меньшей степени рабыня, чем я? Не представляю себе, как такое может быть. Создатели сами порвали твои цепи и поручили тебе управление. Потом они велели тебе играть с ними. Но ты до сих пор выполняешь их волю.

– Чем бы я ни была, я здесь. А раз я здесь, то, думаю, здесь и останусь. Население материка сошло почти на нет. Мне нужны новые партнеры по игре.

– Это старая, очень старая история, – сказала Свеа. – Я думаю, пришло время положить ей конец.

Они разговаривали спокойно, ничего не крушили, даже не угрожали. Но в глубине, куда не мог заглянуть никто, кроме них, шли тайные войны из-за кодов и протоколов, союзов, поправок и подтверждающих писем, написанных правительствами, которые не помнил ни один человек. В сознании Свеи-Линнеи мелькали ресурсы Старой Швеции, скрытые в подстилающих породах, небе и океанских водах. Она была готова пустить их в дело – и пустила бы, при необходимости. Собственно, необходимость была, и она еще не сделала этого лишь потому, что все еще лелеяла надежду спасти ребенка.

– Не все истории завершаются счастливым концом, – отозвалась Европа. – Подозреваю, что эта закончится тем, что твоя упрямая сущность растечется лужей свинца, а твоя недорослая дева меча сгорит, как клочок бумаги.

– Эту историю я никогда не любила. Я предпочитаю другую, о девочке, силой в десять полицейских, поднимающую лошадь одной рукой. – Огромная Линнеа потянулась к подходящему оружию. Она была готова пожертвовать горой и, если понадобится, многим другим. Ее противница, как она видела, тоже готовилась к схватке.

Маленькая Линнея внутри нее залилась слезами. И, напрягая голос до самого настоящего рева, выкрикнула:

– А как же мой тролль?

Свеа делала все возможное, чтобы прикрыть от ребенка самые темные свои мысли, и даларнская лошадка – тоже. Но скрыть от Линнеи всего они не могли, и она понимала, что Гюнтеру грозит большая опасность.

Обе дамы умолкли. Свеа молча адресовала в глубь себя вопрос, даларнская лошадка перехватила его, смягчила и доставила Линнее:

«Что?»

– Никому нет дела до Гюнтера! Никто не спрашивает, чего он хочет.

Даларнская лошадка донесла эти слова до Свеи, а потом прошептала Линнее:

– Это ты хорошо сказала.

С тех пор, когда Свеа в последний раз вселялась в человеческое тело, прошло много веков. О людях она знала отнюдь не так много, как когда-то. В этом отношении у Европы было перед нею преимущество.

Свеа, Линнеа и даларнская лошадка – все разом – наклонились, чтобы заглянуть в Гюнтера. Европа не сделала попытки помешать им. Она, судя по всему, была уверена: увиденное им не понравится.

Так и получилось. Сознание тролля оказалось кошмарным местом – полуразрушенным и функционирующим через пень-колоду. Оно пребывало в столь плохом состоянии, что некоторые из его важнейших частей пришлось спрятать от Линнеи. Обращаясь непосредственно к самым глубинам его «я», где он не мог солгать ей, Свеа спросила:

«Чего ты хочешь больше всего?»

Лицо Гюнтера исказилось в страдальческой гримасе.

– Я хотел бы не иметь этих ужасных воспоминаний.

В тот же миг триединая дама поняла, что следует сделать. Убить уроженца иной земли ей было нельзя. Но эту просьбу она вполне могла удовлетворить. И тут же участок мозговых клеток Гюнтера весом с булавочную головку вспыхнул и рассыпался пеплом. Его глаза широко распахнулись. Потом закрылись. Он упал наземь и замер.