Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине - Филип Аллен Грин

Кожа на руках девушки покрыта струпьями и оспинами. Она наркоманка, ширялыцица, кислотница, торчок.

Я сразу понимаю — она сидит на метамфетамине.

Об этом говорит все. Типичная наркоша. Острый маленький носик на ее лице словно бросает вызов окружающему миру. В носу я замечаю ярко-оранжевое кольцо. Четыре пластиковых сережки украшают левое ухо и еще пять — правое. Все сережки разноцветные — как маленькие радуги. Девушка гримасничает. Зубов у нее почти нет. Метамфетаминовый рот — так мы это называем.

Спутанные волосы неряшливыми прядями свисают с головы. Когда-то они были светлыми, но от грязи почернели. Я вижу, как она наклоняется к заднему сиденью. Сальные пряди закрывают лицо. Она поворачивается и встряхивает головой. Волосы разлетаются, как одежда танцующего дервиша.

Сердце у меня начинает колотиться быстрее. Я шагаю к входным дверям. Сенсор ощущает мое приближение, и двери распахиваются. Я уже знаю, что она взяла с заднего сиденья такой машины в такой день.

Мужские руки подают ей маленький сверток, завернутый в голубое одеяльце. Мужчину я не вижу. Девушка хватает сверток, что-то кричит водителю.

Словно отвечая ей, ревет двигатель, машина срывается с места, ее окутывают клубы черного дыма. Задняя дверь захлопывается, и машина исчезает.

Девушка этого не замечает. Она уже бежит ко мне. Одеяльце разворачивается и падает на землю. Я смотрю, что у нее в руках. Это не сверток. Это то единственное, чем только и может быть.

Младенец.

Мертвый младенец.

Серый безжизненный младенец.

Она несет его на руках, как батон черствого хлеба. Неловко поддерживает затылок ладонью, тельце ребенка лежит на ее покрытой шрамами и струпьями руке. Она бежит, а маленькие ручки и ножки болтаются, словно у тряпичной куклы.

Еще есть надежда.

Тельце еще не окоченело.

Она сует ребенка мне в руки. Тельце еще теплое. Надежда не умерла. Я вбегаю в смотровую, девушка следует за мной.

— Вызывай реанимацию! — кричу я, пробегая с безжизненным тельцем на руках мимо стола.

— Розовый код, вторая смотровая! Розовый код, вторая смотровая! — раздается над головой голос секретаря.

Я кладу серое тельце на белую простыню. Ручки раскинуты в стороны — маленький Иисус на кресте. Темно-зеленые глаза, не моргая, смотрят в потолок смотровой, словно младенец застыл в изумлении перед жестокостью жизни.

Он не дышит.

Пульса нет.

Это мальчик.

У него большой, круглый, напряженный живот, умилительные толстенькие пальчики и ножки. Кожа у него гладкая — если бы не серый цвет, она казалась бы совершенно здоровой. На головке блестящие черные волосики, как маленькая шапочка. Понятно, что кто-то хорошо ухаживал за этим ребенком.

Новая надежда.

Маленькое тельце лежит передо мной. Ребенок не движется, не дышит. Проходят секунды ожидания — ожидания наших действий. С чего начать, когда перед тобой мертвый младенец? С массажа сердца? С искусственного дыхания? С проверки уровня сахара? С внутривенного катетера, чтобы ввести лекарства? С проверки на травмы или на синдром детского сотрясения? С оценки состояния кожи? С измерения температуры?

Ответ: да.

Начать нужно со всего этого.

Молодая медсестра обхватывает грудь младенца. Большими пальцами она начинает нажимать на грудину — так реанимируют младенцев. Я замечаю, что ногти у нее покрашены в разные цвета — красный и синий. «Как это удивительно», — думаю я.

Цветные ногти ритмично движутся вверх и вниз, надавливая на грудь младенца. Раз-два, три-четыре, пять-шесть, семь-восемь, девять-десять. Сестра считает вслух с каждым нажатием:

— Раз-два, три-четыре, пять-шесть, семь-восемь, девять-десять.

Голос у сестры сильный и четкий.

Никакой протокол не предписывает считать вслух. Но ты можешь сосредоточиться на цифрах, не думая о том, что крутится у тебя в голове. Сестра беременна. Я стараюсь не думать о том, каково ей реанимировать мертвого младенца, когда в ее животе живет собственное дитя. Но она профессионал. Она сосредоточена на своей работе. Она не отступает. Цифры слетают с ее языка.

— Раз-два, три-четыре, пять-шесть, семь-восемь, девять-десять.

Младенцы рождены, чтобы выживать, несмотря на всю враждебность мира. Они — конечный продукт эволюции, созданный для выживания в мире, полном хищников. Хищники — это дикие звери, инфекции, родители-наркоманы, автомобильные аварии… Вы сами знаете. Но младенцы сильнее, чем вы думаете. Стоит дать им шанс, и они чаще всего находят способ уцепиться за жизнь.

Когда неожиданно умирают взрослые, то в девяти случаях из десяти у них отказывает сердце. У младенцев с той же частотой проблема заключается в дыхательных путях. Дыхательные пути обеспечивают младенца кислородом. Это его билет в жизнь. Массаж грудной клетки нормализует кровообращение, но без притока кислорода кровь — это всего лишь телесная жидкость, омывающая органы.

Я заглядываю младенцу в рот. Зубов у него нет, как у девушки, но десны блестящие и розовые, хотя уже и начали сереть. Я не вижу ничего, что блокировало бы дыхание.

Я смотрю на девушку. Она стоит под распятием, висящим над дверью. Скрестила руки на груди и вцепилась в плечи, обхватив себя. В ярко-белом свете смотровой я вижу сотни маленьких кратеров под струпьями. Ими покрыт каждый дюйм кожи рук девушки.

На ней черная футболка, слишком просторная для болезненно худого тела. На футболке изображение мультипликационного героя Йосемити Сэма с двумя пистолетами. Только это не пистолеты, а шприцы. Слова под картинкой поблекли и растрескались, но я все же могу прочесть: «Колись с лучшими, умри с остальными». Йосемити Сэм улыбается. Девушка — нет.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Девушка раскачивается взад и вперед, резко жестикулирует руками. Я узнаю гиперактивность напичканного метамфетамином мозга. Выброс адреналина еще больше усиливает моторику. По лицу девушки я вижу, что у нее возникает миллион мыслей в секунду. Секунды кажутся ей вечностью. Неудивительно, что метамфетамин называют «спидами».

— Я не знаю… Я не знаю! Не знаю!

Она повторяет одно и то же, словно игла проигрывателя в ее мозгу попала на поврежденную дорожку. Она понимает, что говорит что-то не то. Руки она держит перед лицом, не касаясь ладонями щек. И вдруг пальцы ее сгибаются и начинают судорожно бегать по лицу, словно напитанная метамфетамином морская звезда, разыскивающая пищу на дне. Это было бы даже красиво, если бы не было так ужасно.

— Есть какие-то медицинские проблемы? Он доношенный? Вы были с ним у врача?

Я говорю, а руки мои движутся так же быстро, как и ее. Но мои движения осмысленны. Я распаковываю, достаю и собираю стальной ларингоскоп. На конце загорается лампочка. Инструмент готов к действию.