Сын гетмана - Ольга Рогова

– Как ты туда попал, хлопец? – обратился атаман к Тимошу.

Тимош побледнел, смутился и, видимо, колебался отвечать.

Павлюк подошел к нему, положил свою мозолистую руку ему на голову и ласково проговорил:

– Не бойся, сынку! Выложи пану атаману всю свою душу. Я с тобой и в обиду тебя никому не дам.

Тимош благодарно глянул в нагнувшееся к нему лицо и тихо, нетвердым голосом проговорил:

– Я не спознавался с жидами, а только мне было их жалко: голодные они сидели, и ребятишки плакали, вот я и снес им поесть и попить.

После минутного молчания казаки зашумели. Услыхав признание Тимоша, Ганжа даже крякнул с досады:

– Ишь, бисов сын! Что надумал! Жидов кормить! А они зашлепают в своих пантофлях до ляхов да и приведут на нас ляшское войско. Вот уж навязал я себе заботу на шею; нехай бы тебя ведьмы съели!

Голоса разделились: кто был за Тимоша, кто оправдывал Злого, находя, что он поступил так, как следует. Завистники Баюна воспользовались случаем и, поглядывая на него с недоброжелательством, говорили:

– Небось, к другим строг! А сам, не разобравши дела, какую кашу заварил. Пускай бы казак поучил хлопца, вперед не стал бы соваться, где его не спрашивают.

Павлюк сурово молчал, исподлобья посматривая на всех, крутя свой густой ус. Он время от времени пытливым проницательным взором окидывал Злого, и тот невольно ежился под этим взглядом.

– Карп Гудзан! – обратился Сулима к обвинителю, – что имеешь сказать нам, берешь ли назад обвинение?

– Братья запорожцы! – начал Павлюк, сложив руки на груди и обводя взором все собрание, – и ты, храбрый атаман наш! Не один год вы знаете Баюна Полуруса, не в первый раз вы слушаете его советов. Поверьте же ему, други, и теперь: недобрый казак стоит перед вами и брешет он, вражий сын; по глазам его вижу – брешет. Рассудите вы только вот что: он говорит, что слышал, как Тимош перешептывался в хате с жидами; если он дужий казак, зачем же он пошел следом за хлопцем, который все равно никуда бы от нас не ушел. И зачем он, лихо его возьми, не вошел в хату и не перерезал все жидовское отродье? Спрашиваю вас, панове казаки, зачем ему было вязать хлопца?..

Сулима одобрительно кивнул головою, и после минутного молчания толпа загудела на иной лад.

– А и то, правда! – кричали казаки. – Допроси его, батько, отчего он не перерезал жидов?

– Оттого, братове, – продолжал Павлюк, – что он сам шпион! Нечего на меня коситься, как серый волк! – обратился он к Злому. – Ты бы хлопца-то связал да и утек с ним до ляхов. Признайся-ка, братику, я тебя насквозь вижу!

Толпа загудела.

– Допроси его, пане атамане! А не признается, батогами его, може и скажет.

– Признавайся, – обратился атаман к Ивану. Иван упорно молчал. Но его уже схватили десятки рук, собираясь подвергнуть пытке.

– Смилуйся, пане атамане! – взмолился он вдруг, увидав взвившиеся над обнаженной спиной батоги. – Не надо меня пытать, я и так все скажу.

Прерывающимся голосом покаялся он в своих намерениях, рассказал о поручении Хмельницкого и о том, что в нескольких шагах от крепости у него уж был приготовлен оседланный конь, которого он заранее вывел из крепостных конюшен.

– Под шибеницу его! – загудела рада. – В землю зарыть живьем! Батогами забить до смерти!

Густой голос Гудзана повелительно пронесся над толпой, и все сразу замолкли. Авторитет его в одну минуту вырос, и те, кто говорил против него, поспешили затеряться в задних рядах.

– Казак этот мой! – коротко отрезал он. – Я его обвинил, я и берусь расправиться с ним; кто его тронет пальцем, тот будет считаться со мною. Позволяешь ли мне, атамане? – обратился он к Сулиме.

Атаман утвердительно кивнул головой и опустил булаву. Было уже довольно поздно; все разошлись по палаткам, Павлюк повел к себе своего пленника.

– Ну, бисов сын! – обратился он к нему. – Как ты думаешь, что я теперь с тобой сделаю?

Злой сурово покосился на него.

– Прикончи уж скорей! – отвечал он мрачно. – Нечего надо мною насмехаться.

Павлюк взял его за конец веревки, которой он был связан, и потащил из табора в степь.

– Кончать его ведет, – говорили казаки, кивая на мощную фигуру, скрывшуюся в сумраке.

Отойдя шагов сто от лагеря, Павлюк остановился, не спеша вынул из-за пояса нож, медленно перерезал веревку, дал Злому легкого пинка в спину и проговорил:

– Ну, вражий сыну! Беги теперь на все четыре стороны, куда глаза глядят, да помни: если ты когда-нибудь вздумаешь вредить войску запорожскому, Карп Гудзан на дне моря тебя сыщет и встряхнет уж не так!

Злой в первую минуту ошалел и тупо, бессмысленно смотрел на своего избавителя, думая, что тот над ним издевается.

– Чего бельма-то вытаращил? – крикнул на него Павлюк. – Еще, чего доброго, пройдет кто-нибудь из казаков... Гайда в степь! И чтобы духу твоего не было!.. Баюн хоть и полурус, а все-таки крест на нем есть и жалость у него в сердце не умерла.

Злой бросился на колени:

– Батько, родной мой, золотой мой! Век не забуду, всю жизнь готов тебе служить...

– Ну, добре, добре! Утекай! – махнул ему Павлюк и с усмешкой, дергая себя за ус, смотрел, как замелькали пятки казака.

– Прикончил его? – спрашивали его встречные товарищи в таборе.

– Прикончил, – отвечал им с загадочной улыбкой Павлюк.

Стоял конец ноября. Великолепный дворец пана Конецпольского кишил нарядными панами, их прислугой, стражей и войском. В роскошном флигеле, в одной из старинных комнат верхнего этажа Тимош с нетерпением поджидал отца. Мальчик чувствовал себя неловко в этом громадном здании. Он терялся в непривычной для него сутолоке и пугливо прятался за широкую спину отца, проходя с ним по двору или входя в большую залу, кишевшую гостями. Когда же отец уходил, он скорее забирался наверх в отведенную им комнату и не знал, что с собой делать, чем заняться.

– Татко, наконец-то! – радостно проговорил он, порывисто бросаясь ко входившему отцу. – Кончился сейм?

Этот вопрос он предлагал отцу каждый раз, как тот возвращался домой: его беспокоила судьба Сулимы, разбитого наголову поляками и попавшего в плен вместе со своими товарищами. Отец постоянно отвечал ему какой-нибудь шуткой, но на этот раз он, видимо, был не в духе.

– Успеют еще всем им головы срубить, – мрачно отвечал он. – Тебе-то что до этого?

Со времени ареста Сулимы, Павлюка, Ганжи и Смольчуга Тимоша особенно раздражали резкие замечания отца насчет казачьих атаманов, попавшихся в плен. На все его просьбы о ходатайстве перед панами Богдан либо отмалчивался, либо отшучивался, и это еще более волновало мальчика.