Стрела времени, или Природа преступления - Мартин Эмис

– Прости, – сказал Тод. – Мне очень жаль.

В общем, худо-бедно, но они помирились. Потом все пошло гораздо проще. Да, мы оделись и в замечательном настроении спустились вниз перекусить. Там мы посидели за кухонным столом рядышком, размеренно вытягивая из себя ярд за ярдом белое тесто. Потом – опять впервые – отправились, представьте себе, в кино. Да еще и под ручку. У меня было ощущение, что я двигаюсь на цыпочках по незнакомой стране, с женщиной, которую можно трогать – мне позволялось делать все, что угодно, или, во всяком случае, все, что я в состоянии был сделать. Где пределы? Когда мы вошли, прозвучала сирена, как восхищенный посвист, записанный на поцарапанной пластинке… Фильм также прошел замечательно. Сначала я встревожился, когда Айрин принялась плакать, не успели мы занять свои места. Насколько я понимаю, фильм был тяжелый. Сплошь про любовь. Парочка на экране спокойно излучала радость и красоту, казалось, они созданы друг для друга; но после всяких недоразумений и приключений они в конце концов разошлись. К тому времени Айрин издавала ровное довольное урчание, если только не ухохатывалась. Хохотали все. Кроме Тода. Кроме Тода. Честно говоря, мне тоже было не смешно. Напоследок мы зашли в бар у кинотеатра. Она выпила виски с содовой, Тод – пивка. И хотя Тод побрел домой в поганом настроении (просто абсолютно не в духе), прощание с Айрин было замечательным, теплым и сердечным. Знаю, теперь я буду видеть ее вновь и вновь. Помимо всего Прочего, мы выручили двадцать восемь долларов. Если с попкорном, то тридцать один. Вроде бы и немного, но в наши дни надо быть осмотрительнее, все дешевеет на глазах, и Тод все время хмуро пересчитывает деньги.

Я же просто схожу с ума. Я прямо места себе не нахожу. Всепрощение, которое излучают ее юные голубые глаза, что смотрят в жутком замешательстве с ее лица, такого рыхлого, в ямочках, как потемневшая скомканная тряпка. Ох, люди! Мне кажется, нужно обладать большим мужеством или чем-то еще, чтобы вторгаться в других, внутрь других людей. Мы все думаем, что люди вокруг живут в крепостях, в цитаделях, за крепостными рвами, за отвесными стенами, утыканными шипами и битым стеклом. Но на самом деле мы живем в куда более чахлых сооружениях. Выясняется, что мы все – времянки. Или даже нет, можно просто просунуть голову в палатку и потом залезть. Если дадут добро.

Словом, не исключено, что бегство возможно. Побег из… из этой непостижимой монады. Что касается ее проникновения в него, то с этим куда сложнее. Она рассказывает о нас кое-что. Но много ли она на самом деле знает? Тод, конечно, как всегда, прекрасный актер. Никак не могу понять, расколется он когда-нибудь или нет.

По-моему, известие про жену и ребенка – это потрясающе. Жену и ребенка, которые у Тода когда-нибудь будут. Но младенцы меня беспокоят. Конечно, мы все знаем, что с малышами хлопот и беспокойства не оберешься. Они очень беспокойные крошки.

Куда они деваются, эти маленькие существа, исчезая: совсем пропадают? Не могу избавиться от предчувствия, что скоро я увижу их в Тодовых снах.

Примерно раз в неделю, по утрам, прежде чем залечь на боковую, в процессе загрязнения и взлохмачивания (мы встрепываем каждую бровь, проводя по ней пальцем против шерсти) у нас с Тодом возникает предчувствие сна, который вот-вот должен прийти; сон собирается с силами где-то там, по ту сторону. Мы фаталисты. Мы лежим, не выключая лампы, пока блекнет рассвет. На коже выступает блестящий холодный пот – и тут же впитывается. Затем наше сердце уверенно набирает обороты, в ушах начинает шуметь от притока крови. Потом мы забываемся. Когда Тод с размаху бьет по выключателю, мне нужно приготовиться. А потом, с воплем, угрожающим свернуть челюсть, мы оказываемся в темноте. Огромная фигура в белом халате, в черных сапогах, попирающих многие акры. Где-то там, внизу, между его ног, – очередь душ. Если бы у меня хватило сил просто на то, чтобы отвести взгляд. Пожалуйста, не показывайте мне малышей… Откуда этот сон? Он еще не делал этого. Так что сон, должно быть, о том, что наш Тод в конце концов совершит.

Здесь есть такая штука, называется мода. Мода предназначена для молодости с ее непостоянством, но мы с Тодом иногда ей подражаем. Например, недавно мы зашли в «секонд-хэнд» и взяли две пары штанов клеш. Я хотел сразу их примерить, но он оставил их висеть в шкафу в спальне, покрываться складками и пузырями по форме его тела, подлаживаться под вычурный изгиб его голени. Потом как-то раз вечером он натянул их без всяких церемоний. Позже, после работы, я хорошенько рассмотрел эти наши новые штаны, пока Тод стоял перед зеркалом, развязывая пухлый «Виндзор» на галстуке. Ну, в целом, не так уж вызывающе выглядят Тодовы клеши, не то что эти сдвоенные кринолины, какие вскоре стали попадаться на улицах. Но все равно мне они показались абсолютно позорными; эстетическое насилие – вот что это такое. Почтенный гражданин, старый доктор – и с этими пошлыми икрами. Ради бога, куда девались его ступни? Тогда, кажется, я понял, что жестокость Тода, его тайна, как-то связана с главной ошибкой насчет человеческого тела. А может быть, мне открылось нечто, связанное со стилем или характером его жестокости. Жестокость Тода окажется мерзкой, поганой, сумасшедшей, дебиловатой – расклешенной… Тем не менее клеши вошли в моду, теперь все в таких ходят. Они плывут по улице, как яхты: списанные на берег моряки большого города. Еще, знаете, женские подолы поднялись фута на три. Внезапная открытость и власть женских бедер. Подолы снова уже понемногу начали опускаться, но все-таки это что-то.

Видимо, человеческая жестокость неизменна и вечна. Меняется лишь стиль. Несколько лет назад педофил назначал свои свидания – так сказать, встречи поколений – по мобильному телефону, прогуливаясь вдоль торговых рядов или сидя за уединенным столиком в «Салатном раздолье» или в «Быстрых десертах». Теперь мобильника не увидишь, проспекты и рестораны стали другими, так что педофилу приходится обделывать свои делишки как-то по-другому, в ином стиле.

Приближается война. Пока небольшая. Несколько раз в барах, оторвавшись от нашего «Будвайзера», «Молсона» или «Миллера», мы видели по телевизору одни и те же кадры: вертолет, похожий на евгенический гибрид меч-рыбы со скатом, жужжа взмывает из океана и грозно усаживается на палубу авианосца, готовый к бою.

У вас может сложиться впечатление, что отсутствие своей воли или по крайней мере своего тела, которое могло бы ей повиноваться, действует расслабляюще. Действительно, от многих административных и исполнительных функций при этом избавляешься. Но все-таки остается желание иметь свою точку зрения, свое особое мнение, желание предложить что-то свое просто из принципа. Только не надо увлекаться. Никогда не надо увлекаться. В малом может и не быть прекрасного. Но в большом всегда есть придурь.

Не хотелось бы выглядеть зацикленным и зашоренным – так уж и быть, признаю: во многих областях я полный профан, – но могу уверенно заявить, что в принципиальном вопросе человеческих различий я опережаю Тода. Тод обладает механизмом восприятия, который управляет его реакциями на все опознаваемые подвиды. Его эмоциональное состояние четко структурировано: один уровень внутренней мобилизации – на испаноязычных, другой – на азиатов, третий – на арабов, четвертый – на индейцев, пятый – на чернокожих, шестой – на евреев. Еще в его распоряжении дополнительный репертуар настороженной враждебности к сутенерам, путанам, наркоманам, сумасшедшим, колченогим, заячьегубым, гомосексуалистам и глубоким старикам. (Кстати, хочу изложить свою точку зрения на гомосексуалистов. Может оказаться к месту. Пидарас – нормальный мужчина, по крайней мере ничего страшного в нем нет – если только он знает, что он пидарас. А вот когда он гомосексуалист, а думает, что нет, – вот тогда возникает недоразумение. Тогда он опасен. То, как Тод относится к мужчинам, к женщинам, к детям, – в этом есть какое-то недоразумение. Есть опасность. Не поймите меня превратно. Я ни в чем Тода не обвиняю, нет, не то чтобы. Я просто говорю, что было бы меньше путаницы, меньше опасности, если бы он мог трезво поразмыслить, пусть и гипотетически, о собственной гомосексуальности. Вот что я хочу сказать.)