Наваждение - Глория Даймонд

— Эвелин, он просто садист. Он не дает мне ни копейки из денег Талберта, и только потому, что ему нравится меня мучить.

Эвелин, которая сидела на постели, утешая ее, пересела в кресло.

— Будет тебе, Конни. Это уже смахивает на мелодраму, тебе не кажется?

— Нет, не кажется. Он хочет, чтобы я жила тут как рабыня и чтобы мне приходилось выпрашивать каждую малость. Каждый кусок хлеба, каждую тряпку. Все.

Эвелин обвела взглядом большую уютную комнату, явно недавно отремонтированную. Мебель, обитая голубым сатином, прелестные гардины в цветочек, повсюду бесчисленные баночки и флакончики с дорогой косметикой. Что-то не похоже на тюрьму… А на самой Конни было красивое синее платье для беременных, определенно из натурального шелка. Она вовсе не походила на обиженную сиротку. Но Эвелин уже пришлось не раз убедиться, что иногда люди расплачиваются за удобства не только деньгами. Бывает, за красивые платья платят подчинением, полной зависимостью, что для натур свободолюбивых совершенно непереносимо. Человек, который щедро оплачивает дорогой шелк и безделушки, может быть очень жестоким. Взять хотя бы отца самой Эвелин. Он давал ее матери все необходимое в материальном смысле, но в эмоциональном — не давал ничего. Это все равно что дать умирающему от жажды в пустыне чековую книжку и сказать, что вернешься проведать его через пару дней.

К счастью, Конни не интересовало мнение Эвелин. Она подсунула себе под спину еще одну подушку и продолжила:

— Он никуда меня не водит. Целыми днями, а то и неделями его вообще не бывает дома. Все, что он делает, — это ездит на переговоры о покупке «Лесной сказки», говорит по телефону о своей вожделенной гостинице, и если мне повезет, то и со мной обсуждает «Лесную сказку». Я сыта по горло его сказками. Как будто меня это интересует! У него и так десятки этих отелей, к чему ему еще один? Что он так из-за него суетится? К тому же это по соседству. Согласна, здесь красиво, но… — Конни подняла на Эвелин свои зеленые печальные глаза. — Клянусь тебе, Эвелин, я для него просто производительница потомства. Он меня не считает за человека. Никогда не спросит, как себя чувствую я, может спросить только о ребенке. Ему даже наплевать на то, что я вдова Талберта. — Ее голос снова задрожал. — Если с ребенком что-то случится, он вышвырнет меня на улицу в одну секунду…

Эвелин прервала этот поток жалоб, который все больше начал напоминать дешевую мелодраму.

— Мы не допустим, чтобы с ребенком что-то случилось. Кроме того, каковы бы ни были мотивы его поведения, чувство долга или…

— Садизм, — вставила Конни.

— Садизм или что угодно, все-таки он готов помогать тебе до тех пор, пока не родится ребенок. Это уже кое-что, ведь правда?

— Наверное, — не очень уверенно согласилась Конни. — Но что будет со мной потом?

Эвелин не ответила. Она сама уже не раз задавалась этим вопросом. А что будет с Конни потом? Неужели Квентин действительно думает что они — Квентин, Конни и ребенок — будут жить здесь все вместе? Или он надеется, что ему как богатому дядюшке будет разрешено беспрепятственно видеться с ребенком, когда только пожелает?

— Я не удивлюсь, — горько сказала Конни, — если он просто попытается от меня откупиться. Я хочу сказать, попытается купить у меня ребенка.

Эвелин была шокирована. Она недоуменно посмотрела на Конни и решила, что с этим драматическим спектаклем пора кончать.

— Перестань, этого не может быть. Глупости!

— Да? — Конни чуть прищурилась, ей эта мысль явно не казалась такой уж чудовищной. — И все же интересно, сколько бы он предложил. — Тут она вздохнула. — Но ведь это все равно были бы деньги Талберта, верно? Не понимаю, почему Квентин лишь изредка бросает мне доллар-другой. Да хоть бы он еще держался при этом со мной любезно!

Эвелин с трудом подавила желание застонать. Она провела здесь всего один час, а Конни уже испытывала ее терпение. Но все равно положение действительно странное. Разве Конни как вдова Талберта не должна была унаследовать его состояние? Эвелин решила внести ясность в этот вопрос. Наверное, Квентин будет не слишком доволен, если она начнет совать нос в его дела. Но все равно. Если она не выяснит истинное положение дел, то не сможет помочь Конни.

— Любезность — это прекрасно, — осторожно заговорила Эвелин. — Но не забывай, ты никогда не сможешь изменить этого человека. Ты не можешь заставить стать другим никого, кроме себя самой. А твоя забота теперь — ребенок. Когда он должен родиться?

Несмотря на попытки Эвелин переменить тему, Конни только еще больше разволновалась. Ничего не ответив, она вскочила с постели, быстро подошла к окну и стала с отсутствующим видом смотреть на деревья. У нее был взгляд заключенного, который смотрит на волю из-за толстой решетки.

Что делать дальше? Эвелин подошла и встала рядом с кузиной у окна.

Конни смотрела на восхитительный пейзаж, явно не замечая его красоты. Она молчала, все ее тело было напряжено. Эвелин пришло в голову, что Конни, возможно, в глубине души боится родов — и боли, и последующей ответственности за ребенка, и того, что с его рождением ее беспечная юность кончится. Это естественная реакция, но молодые матери почему-то относятся ко всему этому очень болезненно.

— Разве врач не сказал, когда тебе рожать?

— В первых числах декабря, — не глядя на Эвелин, ответила Конни. Ее голос звучал сдавленно, точно слова давались ей с трудом.

Эвелин узнала все, что хотела. Подсчет был прост. Талберт Блейн и Конни поженились всего за три месяца до несчастного случая. После гибели Талберта прошло еще два месяца. А до декабря осталось еще два месяца. Всего семь. Ребенок был зачат до того, как Талберт и Конни поженились.

В наше просвещенное время это не имеет большого значения, тут нечего переживать. Но, по опыту общения с друзьями Дженнифер, Эвелин знала, что молодежь часто воспринимает все слишком серьезно. Сама же Эвелин почувствовала облегчение. Она обняла Конни за плечи.

— Вот и хорошо, — твердо сказала она. — У нас хватит времени, чтобы купить все, что нужно для маленького.

Но Конни так и не успокоилась.

— Я не могу ничего купить, — капризным тоном ответила она. — Его светлость не изволят давать мне деньги, я же говорила, помнишь? Думаю, они желают, чтобы их племянника или племянницу завернули в половые тряпки и старые кухонные полотенца.

Ладонь Эвелин лежала на прохладном дорогом шелке, из которого было сшито платье Конни. Эвелин не могла избавиться от мысли, что Конни вряд ли справедлива. Квентин определенно не допускал того, чтобы его невестка ходила в лохмотьях. Может, он просто хотел, чтобы Конни поменьше тратила на себя и побольше на ребенка.

— Я поговорю с ним, — пообещала Эвелин, стараясь, чтобы ее голос не выдал того, что она сама считает такую попытку обреченной на неудачу. — Может, он раскошелится на пару подгузников.

Но к тому времени, как Конни прилегла отдохнуть и Эвелин спустилась в гостиную, Квентин уже куда-то уехал.