Восьмиклассница - Маргарита Тиль

действительно, это был он. Он поднимался по лестнице мимо её кабинета, видимо в спортзал на пятом этаже, с группкой других пацанов из одиннадцатых и десятых классов, с которыми они вместе тренировались. Они горячо спорили о чём-то своём, смеялись.

Катя собралась духом. Поравнявшись, Чижов встретился с ней взглядом, но даже не поздоровался. В его взгляде было какое-то холодное безразличие или даже презрение, так что Катя на мгновенье испугалась, но сосчитав до трёх переборола страх и окликнула его ему в след:

— Чижов? Подождите.

Он уже было поднялся на несколько ступеней на следующий лестничный пролёт, но остановился и обернулся, театрально, как бы делая ей одолжение. Парни тоже остановились и оглянулись, но он махнул им, давая понять, что могут подниматься дальше.

— Ну? — произнёс он слегка с издёвкой и улыбаясь, как будто говорил не с учительницей, а с девчонкой-малолеткой.

— Вас не бывает на уроках. Что изволите Вам ставить за четверть? — Катя сама удивлялась своему волнению и чересчур учтивыму тону всех ею сказанных фраз, но она изо всех сил старалась звучать уверенно и серьёзно.

— Придумай что-нибудь. Не маленькая уже!… - произнёс Чижов с ухмылкой, великолепно чувствуя её смущение, и не дожидаясь ответа развернулся и пошёл дальше.

Пацаны наблюдали за ним издалека. Поравнявшись они обменялись парой слов и рассмеялись.

А Катя не на шутку разозлилась. Ей не понравился ни его хамский ответ, ни этот смех. Но ещё больше она разозлилась на себя, потому что опять растерялась и не нашла, что сказать в ответ на его хамство. Она вернулась в класс. Напротив фамилии Чижов она поставила вместо оценки за четверть, одну жирную букву "Н".

Глава 5

Неделя осенних каникул тянулась долго. Один только раз Катя встретилась вне дома с подругой, с которой они были знакомы ещё со времён детского сада. Остальное время она проводила дома. Она была девушкой, выросшей в Северной Столице, где погода располагает б'ольшую часть времени оставаться дома и занимать себя чем-то творческим, читать книги и размышлять о высокой материи, глядя на размытый силует домов за мокрым от дождя стеклом. Именно поэтому она выросла задумчивой и немногословной, предпочитающей шумной компании одиночество и тишину. Единственное, что разбавляло тишину в её квартире — это музыка, изредка телевизор и ещё реже телефонные звонки, теперь в основном от мамы из вдруг ставшей для Кати такой далёкой Германии.

— Всё хорошо, мамуль, да, не беспокойся… Всё у меня нормально, работаю, да, нравится… Вы с папой как?

Родители Кати изначально не разделяли её желания переехать обратно в Петербург. Они сами неплохо устроились в пригороде Берлина, оба работали, жили в своём собственном доме, и ни здравый рассудок, ни тем более что-то чувственное как ностальгия не могли бы их сподвигнуть на переезд обратно. Катя же не чувствовала себя в Германии как дома. За десять лет она неплохо адоптировалась под местные условия, свободно и почти без акцента научилась говорить по-немецки, более того, окончила школу и университет на отлично, даже в отношении взглядов на жизнь во многом привыкла к немецким стандартам, но всё равно было то, что не давало ей жить спокойно. Она скучала. По Петербургу, по своим школьным друзьям, и больше всего по Роме. Было время, когда она вроде уже даже смирилась с тем, что их дороги разминулись, но потом вдруг столкнувшись с серьёзным различием во мнениях и взглядах со своими сверстниками — в том числе и потенциальными женихами — западного происхождения и воспитания, она начала всё чаще и чаще вспоминать о нём, пока это чувство не подтолкнуло её и вовсе собрать чемоданы и в тайне от родителей уехать. Им она не хотела ничего говорить заранее, потому что знала, что они — представлявшие себе будущую жизнь дочери в окружении немецкой интеллигенции — ни за что бы не одобрили её решение. А причины её переезда и вовсе посчитали бы глупыми.

О Роме они знали, ещё с самого начала, когда Катя только с ним познакомилась. Мама нашла в Катином школьном дневнике вложенными за обложку на последней странице черновики её записок к нему. За этим следовал строгий разговор, что, мол, ей тринадцать, рано ещё думать об отношениях, надо думать об учёбе… И мама и отец даже видели Рому однажды, когда приходили в школу за Катиным аттестатом перед отъездом. По словам мамы, он ей показался "приятным молодым человеком", но это никак не смягчало того обстоятельства, что ему было семнадцать, а Кате только тринадцать.

Вобщем, всё как в песне Руки вверх:

"На четыре года ты его моложе,

Не грусти, родная, подожди немного.

Что с тобой случилось, потеряла счастье

Запрещает мама с ним тебе встречаться.

Надо бы учиться на одни пятерки,

но одни мальчишки в сердце у девчонки…"

Через несколько лет Катя как-то упоминула Рому в разговоре с матерью, но она — то ли действительно, то ли сделала вид, что — не вспомнила его, равнодушно спросив, кто это. Отец же, хоть и ни разу не обронил ни слова начсёт Ромы и никогда не отчитывал Катю за её, скажем так, легкомысленность, заметно переживал и в своей отцовской душе ревновал её к нарисовавшемуся молодому человеку. Выяснилось это позже, когда спустя год после переезда Кате пришло от Ромы письмо, которое так и не попало ей в руки. Отец без ведома Кати прочитал его, не был доволен тем, что Рома предлагал ей общаться по интернету, и в тайне ото всех выбросил. Только через год он признался маме, что такое письмо было, а мама поделилась с Катей. Это признание стоило Кате немало слёз. Со временем она поняла мотивы отца, даже простила его за тот случай, но это происшествие косвенно оставило свой след в их отношениях на много лет. Она снова писала Роме, но ответа уже не получила.

Со временем эта тема казалась закрытой и забытой и больше в семье не обсуждалась. Но в душе Катя трепетно хранила все воспоминания связаные с Ромой и в конце концов решилась на более серьёзный шаг — переезд обратно.

Позвонила Катя родителям уже с квартиры