Кубинское каприччио - Чингиз Абдуллаев

В пятьдесят шестом семье Шекерджийских вернули старый дом,разрешив туда переехать вдове и двум уже взрослым сыновьям, у каждого изкоторых были свои семьи. Сын полковника Шекерджийского стал известнымхудожником и переехал в начале девяностых в Берлин. Его сестра еще всемидесятые годы вышла замуж за своего однокурсника и уехала с ним с Москву. УАрсена Шекерджийского, который вернулся из Ирана, тоже было двое детей. Его сынКазым стал крупным чиновником, руководил республиканскими ведомствами и работалзаместителем министра строительства. В последние годы он вышел на пенсию.Именно у него Семен Измайлов купил тот самый алмаз, который разыскивал Дронго.Младший брат чиновника вернулся в Болгарию и, женившись на болгарке, осталсятам еще в восьмидесятые годы.

Из четверых потомков Шекерджийского, переехавшего в Баку вначале двадцатого века, в городе оставался только один его правнук, уже давновышедший на пенсию. Именно ему позвонил Дронго, попросив о встрече. КазымАрсенович Шекерджийский сначала не понял, кто ему позвонил и зачем.

– Что вам нужно? – старческим голосом недовольно спросилШекерджийский. – Я уже давно на пенсии, политической деятельностью незанимаюсь. Что вас интересует?

– Я журналист и пишу книгу о революционных событиях в Иране,– пояснил Дронго, – у меня накопилось много материала о вашем отце. Еслиразрешите, я зайду к вам и задам несколько вопросов.

– О моем отце? – переспросил Казым Арсенович. – Что выхотите о нем написать?

– О его героической деятельности в Иране, – вдохновенно вралДронго. – И мне важно с вами встретиться. Я сейчас нахожусь неподалеку отвашего дома. Если вы разрешите, я к вам зайду.

Наступило молчание. Дронго ждал, что именно скажет егособеседник. Наконец тот согласился:

– Ладно. Приходите. Только учтите, что я не смогу ответитьна многие ваши вопросы. Прошло шестьдесят лет, и я тогда был мальчиком, которыйучился в школе. И не все могу помнить.

– Я вас понимаю, – согласился Дронго, – но у меня тольконесколько вопросов.

Через двадцать минут он уже был у старого особняка, вкотором находилась большая квартира Шекерджийских. На улице Независимости,которая раньше называлась Коммунистической, было много таких старинныхособняков рядом с изумительно красивым зданием Бакинского Совета. Посчастливому совпадению почти каждый дом на этой улице был своего родаархитектурным памятником, и здесь не строили многоэтажных домов, которые такуродовали весь центр города.

Дронго позвонил, и дверь ему открыла миловидная девушка летдвадцати. Она улыбнулась гостю, приглашая его в квартиру. В большой гостинойего встретил сам Казым Арсенович Шекерджийский. Он был одет в серые брюки,белую рубашку и темно-коричневый шерстяной пуловер. Рукопожатие его былокрепким. Ему шел семьдесят шестой год, но было заметно, что он еще достаточноздоровый и крепкий старик. У него были кустистые седые брови, большой нос сгорбинкой, несколько вытянутое лицо. Крупная родинка на щеке и резкие морщиныпридавали ему несколько демонический облик.

– Это вы мне звонили? – мрачно осведомился он.

– Да. Я журналист и хотел бы с вами переговорить, – совралДронго, называя первую пришедшую ему в голову фамилию.

– Лейла, приготовь нам чай, – попросил Шекерджийский,обращаясь к своей внучке.

– Хорошо, дедушка, – кивнула она.

– Садитесь, – показал он на стулья, стоявшие у стола, такимжестом, словно принимал гостя в своем кабинете.

Они уселись за стол. Шекерджийский внимательно и строгоглядел на гостя.

– Что именно вас интересует? – спросил он.

– Ваш отец находился в Иране во время революции, – уточнилДронго, – говорят, что он работал с самим Фатали Ипекчианом, который был выбраниранским правительством для переговоров с Москвой.

– Да, – сразу оживился Казым Арсенович, – мой отец хорошоговорил на фарси и знал еще несколько языков, в том числе русский,азербайджанский, турецкий, арабский, болгарский и даже немного французский. Егодедушка, наш прадедушка, работал в зарубежных компаниях Ротшильда и Нобеля,которые функционировали в Баку. А самым способным к языкам был мой отец, егомладший внук.

– Я об этом слышал. Удивительно, что вашему отцу разрешилиработать в Иране, ведь ваш дед был репрессирован в тридцать седьмом и тогда ещене был реабилитирован.

– Мне тоже было любопытно, – кивнул Казым Арсенович, – и яинтересовался этим вопросом. Просто в Азербайджане тогда было не так многолюдей, владеющих несколькими восточными языками. Мой отец подходил почтиидеально. И не забывайте, что это было после войны. В Польше при освобожденииКракова погиб мой старший дядя. Второй дядя получил четыре ордена и былкомандиром танкового гвардейского полка. А потом – командиром танковой бригадыи даже исполнял обязанности командира танковой дивизии. Во время войны людямверили гораздо больше, а многих даже возвращали из лагерей. Если бы на войну непускали всех, у кого были репрессированы родственники, то тогда просто некомубыло бы воевать. Хотя звания генерала моему дяде все равно не дали.

– И ваш отец оказался в сорок шестом году в Иране?

– Да. Он сам поехал туда. Работал в структурахАзербайджанского народного конгресса. Это все «белые страницы» в историиСоветского Союза и Азербайджана. Тогда появилась уникальная возможность наконецсоединить две части Азербайджана, но вы знаете, что из этой затеи ничего невышло.

Внучка принесла чай в стаканах, напоминающих форму груши. Внебольших вазочках было два сорта варенья. Из белой черешни и из грецкихорехов. И еще была ваза с колотым сахаром. Шекерджийский подвинул вазочкигостю.

– У меня диабет, – вздохнул он, – поэтому я пью чай со своимособым сахаром. – Он достал небольшую коробочку и бросил белую таблетку в свойстакан.

– И ваш отец стал заместителем заведующего отделом агитациии пропаганды, – вежливо продолжал Дронго, – говорят, что он решал, кому можнопокинуть охваченные революционным брожением районы.

– Он выдавал разрешения, – кивнул Шекерджийский, – но нетолько он один. У него были хорошие отношения с Саламуллой Джавидом – министромвнутренних дел национального правительства Южного Азербайджана. У нас даже былаих совместная фотография. Я могу вам ее показать. Лейла, принеси мне альбом, –попросил он внучку.

Внучка принесла большой старый альбом. Шекерджийский раскрылего, показывая старую фотографию.

– Третий справа – Гуламрза Илхами, министр финансов революционногоправительства, – пояснил он, показывая фотографию гостю.

– Очень интересно, – вежливо заметил Дронго.

– А вот другая фотография, – достал следующую карточку КазымАрсенович. – Здесь мой отец с самим Мирзой Ибрагимовым. Тот был не толькоизвестным писателем, но и председателем Советского комитета солидарности состранами Азии и Африки. На этой фотографии мой отец с братом-полковником, –показывал Казым Арсенович снимок. – Вы, наверно, слышали, что дочь моего братавышла замуж за родственника Каджаров и они живут в Москве. Уже много лет. Вотна этой фотографии их семья. Ее муж, его брат, их отец и дед. Ее дедушка былнемного не в своем уме. Он знал про алмаз, который хранился у нас, и все времядоказывал, что этот камень принадлежит их семье. Он умер лет двадцать пятьназад. Но говорят, что он даже звонил ювелирам и всех предупреждал об этомкамне. Мой отец всегда относился к нему как к обычному городскому сумасшедшему.