Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

уже менее через полгода после первой публикации (Знамя. 1942. № 11) отмеченная Сталинской премией 2-й степени (март 1943), и «Твоя победа», напечатанная в 9-м номере «Знамени» за 1945 год под одной обложкой с очередными главами фадеевской «Молодой гвардии».

Патетическую «Зою» встретили рукоплесканиями, не смолкавшими до самого конца советской истории. А к «Твоей победе» отнеслись настороженно. И потому что А. «кощунственно», как показалось друзьям, в одном образе объединила мужа, погибшего в первые месяцы войны, со своим недавним любовником А. Фадеевым. И потому что смысловым центром поэмы неожиданно стала главка «Мы — евреи», где «во имя чести племени, гонимого в веках», были прославлены «потомки Маккавеев» — еврейские «мальчики, пропавшие без вести, мальчики, убитые в боях».

За это А. в наступившие вскоре годы истребления безродных космополитов могли бы, конечно, четвертовать. Но обошлось — тем, что поэму с тех пор если изредка и перепечатывали, то без опасных строк, да Н. Грибачев прикрикнул: мол, «поэт, забыв о народе, о Родине, обо всем, что свято для советского человека, копается в своей мелкой душонке!»[59]

Так что и в Союзе писателей, и в партии, куда она вступила в 1942 году, А. осталась и печататься продолжила, представая в глазах современников, — сошлемся на мнение Л. Чуковской, — как «стареющая девочка, старенькая пионерка»[60], с неизжитым задором бросающаяся на поддержку всего, что казалось ей соответствующим курсу партии на восстановление ленинских норм жизни. Во всяком случае, приняла деятельное участие в редколлегии кооперативного сборника «Литературная Москва», а когда Хрущев во время исторического обеда с писателями 19 мая 1957 года напустился на его создателей, единственная попыталась ему возразить, и это, — говорит И. Эренбург, — был «голос маленькой пичуги среди урагана».

Хрущев, по рассказам очевидцев еще и хвативший на этом банкете лишку[61], пришел в неистовство: «Отрыжка капиталистического Запада!.. Не верю таким коммунистам! Вот беспартийному Соболеву верю!.. Пакостите за спиной! О буржуазной демократии мечтаете!..»

И не сразу, совсем не сразу, под напором череды уже писательских собраний, где все безжалостнее разбиралось ее дело, А. все-таки сломалась:

Я как коммунист, принимающий каждый партийный документ как нечто целиком и беспредельно мое личное, непреложное, могу сейчас без всяких обиняков и оговорок, без всякой ложной боязни уронить чувство собственного достоинства, прямо и твердо сказать товарищам, что все правильно, я действительно совершила те ошибки, о которых говорит тов. Хрущев. Я их совершила, я в них упорствовала, но я их поняла и признала продуманно и сознательно, и вы об этом знаете[62].

Так сказано было ею на партийном собрании 1 октября 1957 года, и больше, изуродованная, — как говорит Е. Шварц, — «одиночеством, свирепыми погромами в Союзе писателей»[63], А. уже никогда не вольничала. Писала благонравные лирические стихи и статьи о поэзии, много переводила едва ли не со всех, какие бывают, языков, получала ордена к знаменательным датам, выпустила уже в 1980 году книгу мемуаров «Тропинка во ржи» — вполне содержательную, однако столь оглядчивую и оскопленную, что злые остроумцы тут же назвали ее «тропинкой во лжи»…

Никаких недостойных поступков за А., впрочем, не числится. Но отважных не числится тоже, и в дневниках современников зафиксировано, как последовательно А. отказывалась поставить свою подпись под письмами и протеста против реставрации сталинизма[64], и в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля[65], и в поддержку солженицынского обращения к IV съезду писателей.

Еще одна, — вспомним формулу А. Белинкова, — сдача и гибель советского интеллигента? При желании можно и так, конечно, сказать. По крайней мере, бескомпромиссная Л. Чуковская эту стратегию непротивления злу расценила именно как постыдную капитуляцию, и ее открытое письмо А., ставшее памфлетом «Не казнь, но мысль. Но слово» (1967), разделило фрондирующих интеллигентов на сознательных борцов с режимом и соглашателей, пусть даже вынужденных и не сделавших в своей жизни ничего предосудительного[66].

Однако ведь и жизнь состоит не только из подвигов. Поэтому, — вернемся к сказанным тоже по другому поводу словам Е. Шварца о судьбе А., — «что у нее творится в душе, какие страсти ее терзают, какая тоска — не узнает никто и никогда. <…> И стихи ничего не говорят и не скажут»[67].

Что же до личной жизни поэта, то она омрачена несчастьями: в 1956 году застрелился А. Фадеев, в 1974-м от рака крови умерла ее старшая дочь Татьяна, в 1991-м покончила с собою младшая дочь Маша, в 1990-м ушел из жизни И. Черноуцан, ее муж в последнее десятилетие. И погибла сама А. трагически нелепо: по неосторожности упала в глубокую канаву рядом со своей дачей в подмосковном Мичуринце и не смогла оттуда выбраться.

Е. Евтушенко вспоминал, что Хрущев, будучи уже в отставке, просил его «передать извинения всем писателям, с которыми он был груб, и первой из них — Алигер, с запоздалой прямотой назвав свое поведение „вульгарным и бестактным“»[68].

Извинение действительно опоздало — на жизнь, которая прошла так, как прошла. «Мне рассказали, — записал в дневник критик И. Дедков, — что незадолго до смерти Маргарита Алигер говорила — „я чувствую, что меня нет и будто я не жила“. О чем это она пыталась сказать? О жизни, которая уходила и теперь казалась призрачной? Об ощущениях старости? Я думаю, она пыталась сказать о новом насилии над — не только ее — общей жизнью. Над жизнью ее поколения. И других поколений»[69].

Соч.: Тропинка во ржи: О поэзии и поэтах. М.: Сов. писатель, 1980; Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1984.

Лит.: Огрызко В. Несчетный счет минувших дней // Литературная Россия. 2015. 23 февраля.

Аллилуева (урожд. Сталина-Джугашвили) Светлана Иосифовна (1926–2011)

Больше всего на свете А. мечтала, кажется, прожить жизнь обычной женщины. И это вроде бы получалось. Во всяком случае, она закончила обычную среднюю школу (1943), исторический факультет Московского университета (1949), тогда же вступила в партию и после аспирантуры в Академии общественных наук защитила кандидатскую диссертацию на вполне по тем временам тривиальную тему «Развитие передовых традиций русского реализма в советском романе» (1954)[70]. Что потом? Вела в МГУ семинар со столь же выразительным названием — «Роль народа в послевоенном романе», а перейдя в 1956 году на работу в Институт мировой литературы, занялась (вместе с А. Синявским) составлением хроники 1920–1930-х годов для трехтомной «Истории советской литературы».

В сентябре 1957 года она даже сменила себе паспортную фамилию — с громозвучной Сталиной на материнскую и менее заметную А.

Словом, чтобы все было, как у всех, и, наверное, можно