Неделя в декабре - Себастьян Фолкс

Встречи группы происходили раз в месяц, работа из школы поступала три раза в год, так что Трантер все еще оставался открытым для предложений. И в один из апрельских дней он, питаемый новыми надеждами, был в очередной раз заинтригован, когда, заглянув в электронную почту, обнаружил среди обычного, предназначенного для Бруно Бэнкса спама письмо от миссис Дорис Хайн, она же [email protected].

О компании этой Трантер слышал — собственно говоря, в его кухонном буфете стояла баночка ее фирменного баклажанного чатни, а от письма миссис Хайн попахивало деньгами. На письмо он ответил сразу, и вскоре была согласована дата его визита к Фаруку аль-Рашиду, основателю и владельцу «Пикулей Рашида», — визит предстояло нанести в его дом, находившийся в Хейверинг-Атте-Бауэр, а связан он был с неким «литературным проектом».

III

Дженни Форчун завершала последний круг своей воскресной смены. Да, все верно, она выключила в кабине свет, чтобы ее собственное отражение не мешало ей любоваться видами подземного города — ведь это было ее привилегией, однако существовала и иная причина. Дженни никогда не разглядывала свои фотографии и проводила перед зеркалом как можно меньше времени. Ее форменная одежда не отличалась изяществом, но Дженни это устраивало, ибо означало, что выбирать не приходилось, по той же причине она любила когда-то блейзер и юбку, которые полагалось надевать в школу.

Профессия машиниста метро наделяла ее и властью и ответственностью. Почти все, чему ее обучили, сводилось к соблюдению мер безопасности и к заботе о жизни пассажиров; при этом поезд управлялся одной-единственной рукояткой, а водить его было гораздо проще, чем автомобиль. Когда Дженни только-только приступила к работе, один старый машинист сказал ей в столовой: «Нам платят не за то, что мы знаем, а за то, что умеем», — последнее включало в себя и умение стронуть с места прослуживший лет сорок состав, когда в нем что-нибудь отказывало, а в холодную пору это случалось довольно часто.

Дженни жила в квартире с двумя спальнями, находившейся в Дрейтон-Грин, западном пригороде, заклиненном между Илингом и Новой Индией, в которую обратился Саутхолл. Вторую спальню занимал Тони, ее младший единокровный брат, безработный. Знакомы Тони и Дженни были всего несколько лет, хотя их матери-одиночки знали из случайных обмолвок отца, что у него есть и другие дети. Тони, питавший интерес к своим братьям и сестрам, которых насчитывалось, как утверждали некоторые, шестеро, сам отыскал сестру. Мать Дженни, Мария, считала Тони приживалом, таким же, как его отец, и говорила, что Тони «зарится на денежки» ее дочери. Конечно, на чек, что получала Дженни каждую неделю, он посматривал не без зависти, хотя, в сущности, после того как она уплачивала налоги и отдавала 250 фунтов в неделю за квартиру, у нее на руках оставалось не многим больше того, что требовалось для еженедельной закупки продуктов. Сам Тони потихонечку проживал пособие по безработице за прошлый год. Ради сохранения права на льготы Тони приходилось браться за работу, которую ему время от времени предлагали, однако, оттрубив положенное, он тут же возвращался к прежней жизни.

Из его комнаты в глубине квартиры была видна беговая дорожка стадиона. В школьные годы Тони считали многообещающим бегуном на дистанцию 400 метров, однако, чтобы стать таковым, нужно было тренироваться по выходным, поскольку в будние дни учителя обращаться по вечерам в тренеров не желали — на сей счет имелось какое-то исторически сложившееся правило, а Тони считал, что подниматься по субботам в семь утра и тащиться на метро из Тоттенхэма в Харрингей — явный перебор. Ему нравилось думать, что он поддерживает форму, играя по воскресеньям в футбол в парке Ганнерсбери, хотя в свои двадцать семь он уже набрал несколько лишних фунтов и обзавелся брюшком. Травка, которую он покуривал, вызывала у него аппетит к еде, а не к спорту; по вечерам Тони отправлялся в один из харлсденских пабов, а оттуда в какой-нибудь клуб, где налегал на пиво и бурбон.

Дженни он не понимал. Что может заставить молодую женщину каждый день вставать с утра пораньше, влезать в тяжелые башмаки с защитными резиновыми подошвами и водить поезд по темным подземным норам? А эта ее столовка, этот хрен моржовый — начальник дистанции, этот их клуб, и запах, и темнота подземки… А вернувшись с работы домой, она сидит и книжку читает. Или играет в скучнейшую игру «Параллакс».

Тони винил во всем Листона Брауна, с которым Дженни путалась, когда ей было девятнадцать. Любой мужик сразу просек бы, что этому Листону нужно. В свои тридцать девять лет он имел троих детей от разных женщин и слишком много денег, заработанных при застройке Северного Лондона. Он играл в гольф в довольно сносном клубе, расположенном неподалеку от шоссе М40, и был членом еще одного клуба, вест-эндского, печально прославленного своими стриптизершами и непомерными ценами. Дженни, когда Листон положил на нее глаз, работала в столовой айлингтонской начальной школы. Таких мужчин, как Листон, она никогда еще не встречала. Да и Тони тоже, если не считать одного случая, когда он пошел прикупить травку и обнаружил, что привычный ему продавец заболел, а вместо него всем распоряжается мужик, малость смахивающий на Листона, — высокий, представительный, в черном кашемировым пальто и дважды обернутом вокруг шеи полосатом итальянском шарфе.

Помимо двух машин и дома, стоявшего неподалеку от Александра-паласа, Листон обладал еще и немалым обаянием. Тони поначалу неохотно заглядывал на его вечеринки, и Листон всегда обходился с ним как с братом. Он почти идеально изображал телевизионных знаменитостей и рассказывал о них истории, которым, казалось, можно было верить; у него в доме имелся собственный кинотеатр и бар, в котором гость мог наливать себе выпивку, какую желал, и угощаться уже свернутыми косячками, лежавшими в большой стеклянной чаше. Когда же гости как следует набирались, Листон включал ультрасовременную, мощную караоке-систему и предлагал спеть. И сам подавал пример — вместе с матерым Марвином Гэем.[10]

Дженни он бросил, и это стало для нее потрясением. Она, похоже, утратила интерес к мужчинам. Подходил к концу ее третий десяток, она ухаживала за матерью, всегда находила какую-нибудь работу, хотя ни за одну из них Тони, к примеру, браться и в голову не пришло бы. А потом, в двадцать девять, вдруг удивила всех, выучившись на машиниста метро, — можно подумать, говорил себе Тони, что она пытается от чего-то спрятаться, вот и зарывается под землю.

Закончив смену, Дженни вернулась в свою квартиру. Никаких признаков Тони там не обнаружилось. Она сварила макаронные ракушки, заправила их томатным соусом, открыла пакет апельсинового сока и быстро поела — ей не терпелось усесться за компьютер.

Воскресными вечерами в «Параллаксе» всегда было не протолкнуться. Перебравшие в субботу люди вылезали из постелей поздно, полдня приходили в себя, а уже к вечеру проникались желанием поразвлечься перед началом новой недели.

В прихожей у Дженни стоял компьютер с большим плоским экраном, купленный ею на свои сбережения. Ее коллега из операторского зала депо показал ей, как чистить жесткий диск от загружаемой на него Тони громоздкой дребедени, тормозившей работу операционной системы. Дженни просмотрела содержимое диска и, не открывая, удалила из компьютера самую энергоемкую программу под названием «Белые девочки, черные жеребцы», а также две игры, в которых фигурировали сверхъестественно мускулистые мужики — они разъезжали в помятых армейских джипах с ракетными установками по разрушенным ядерной бомбой городам и, истребляя бандитов и полуголых баб, набирали очки.