Крылья - Мария Герус

Едва за конвоирами захлопнулись двустворчатые двери, Варка кинулся на террасу. Он мгновенно сообразил, что оттуда должен быть виден весь город. И правда, весь не весь, но порядочный кусок просматривался отлично. Золотые осенние Сады, извилистая линия садовой ограды, за ней Гора, где над красно-желтыми кронами там и сям возвышались вычурные башенки и шпили дворцов городской знати, южная часть Гнезд, в которой среди путаницы ярких крыш Варка легко отыскал зеленую крышу своего дома, еще ниже сливались в одно грязно-серое пятно низкие домики Слободки, за ними – городская стена, широкая светлая полоса, хорошо освещенная солнцем, за стеной – подгородные огороды, черные, потому что все уже убрано, за огородами в голубой дымке дальние поля и блестящая линия Либавы. На вид все совершенно спокойно. Догадаться, что происходит в городе, никак нельзя. На стене тоже ничего особенного. Отсюда видно целых три башни. Вот они: Воронья, Долгий Макс и Толстуха Берта. Вороньей никто, кроме ворон, уже сто лет не пользовался. Высоченный Макс, казавшийся отсюда не толще пальца, испокон веков служил сторожевой башней. В подвалах круглой толстостенной Берты, к которой вплотную примыкали казармы, хранились городские запасы пороха. Не успел Варка подумать об этом, как кругленький бочоночек Берты исчез в симпатичных пухлых облачках белого дыма. Из дыма вырвался острый язычок огня, во все стороны полетели какие-то темные точки, и только потом пришел звук. Варка упал, зажимая уши. За его спиной дрогнули и одно за другим посыпались стекла.

Это оказалось последней каплей. Первой зарыдала Светанка. За ней Ланка. Истерика распространялась как пожар. Через минуту двадцать пять лицеистов выли, кидались на дверь или просто царапали стену. Успокаивать их никто не собирался. Ясное сознание в этой толпе сохранил только Илка, хотя ему было хуже, чем остальным. Он отчетливо запомнил слово «заложники» и хорошо понимал, что оно означает.

Фамка не слышала ни криков, ни жуткого грохота. Пока все стояли в шикарных покоях, растерянно озираясь, она тихонько, по стеночке, побрела прочь, надеясь, точно больное животное, найти какой-нибудь темный безопасный угол. Нашла, забилась поглубже, закуталась в какие-то мягкие тряпки и наконец позволила себе потерять сознание.

Очнулась она оттого, что кто-то зверски тер ее уши. Это оказалась Жданка.

– Ну вот, а я думала, ты померла! У нас под мостом тоже один вот так: лег спать, а утром смотрим – он уже холодный.

– Чем это пахнет? – еле ворочая языком, спросила Фамка.

– Так я тебе поесть принесла, – Жданка сунула ей в лицо глубокий черепок, до краев наполненный мутной жижей. В жиже плавали какие-то размокшие кусочки. Из всего этого торчало единственное личное имущество Жданки – обкусанная по краю деревянная ложка.

– Спасибо, – прошептала Фамка и ухватила ложку дрожащими от жадности пальцами. К несчастью, еда очень быстро кончилась.

– Ты сколько дней не ела? – деловито поинтересовалась Жданка. – Три? Четыре?

– Два.

– Тогда пошли. Там эти целый котел притащили. А маменькины детки нос воротят. Говорят – объедки. Я на неделю налопалась. Больше не влазит.

– Пошли, – решительно сказала Фамка. И медленно встала на колени.

– Ты поосторожней, сразу не наваливайся, – напомнила Жданка.

Выбравшись из королевской гардеробной, Фамка увидела, что уже наступил вечер. По восточной стене спальни, потухая в складках вытертого гобелена, скользили бледные отсветы заката. Наплакавшиеся курицы забились под пыльный балдахин роскошного королевского ложа, всхлипывали и тихо шушукались. Котел стоял в гостиной, на полу у самой двери. Вооружившись Жданкиной посудой: ложкой и черепком – осколком какой-то старинной вазы, Фамка торопливо наскребла вторую порцию аппетитного месива и принялась жадно есть, чавкая и постанывая. Она старалась не спешить, но ничего не получалось. Приканчивая третью миску, она обнаружила, что рядом сидит Варка и смотрит на нее круглыми глазами. На секунду Фамка расстроилась, но потом решила, что ей наплевать.

– Чё пялишься? – спросила она, наплевав заодно и на лицейскую вежливость.

– Да ничё, – ответил поднаторевший в уличных разборках Варка. – Вы там у себя в Норах чё, голодаете?

Фамка дернула плечом, чтоб отвязался. Четвертую порцию она есть не стала, хотя очень хотелось. И так, наверное, тошнить будет.

– Что ж ты мне не сказала, – не унимался Варка, – или матери? Ты же знаешь мою мать. Разве она для тебя куска пожалела бы?

– Отлипни от меня, – зевнула Фамка. Подумала и, чтоб он точно отвязался, добавила пару выражений, принятых в избранных кругах Рынка-на-Болоте.

Варка растерялся. Такого девушки ему еще не говорили. Пока он раздумывал, что бы ответить, Фамка прислонилась к стене и заснула.

– А у вас в Гнездах разве не голодают? – спросила пристроившаяся рядом Жданка. Варка помотал головой. Конечно, мать уже тыщу лет не пекла столь любимые Варкой пирожки с яйцами. Исчезла рыба. В последние дни, кажется, не было масла. Так что Варка частенько вставал из-за стола недовольный. Но не голодный. Еды-то в общем хватало. Сейчас, оставшись без обеда и ужина, он был, конечно, голоден, но не до такой степени, чтобы, как Фамка и Жданка, набрасываться на подозрительно пахнущие помои.

Тем временем Фамка сползла на пол и свернулась под стеной жалким комочком.

– Надо бы ее уложить как следует, – деловито заметила Жданка.

– Тебя тоже надо куда-нибудь уложить. Детям давно спать пора. – Варка подхватил Фамку и понес в облюбованный ею угол гардеробной, удивляясь по дороге, какая она тощая и легкая.

Ланка, даже до крайности расстроенная и напуганная, заметила Варкино галантное поведение и решила, что надо срочно вмешаться. Убогая Фамка, конечно, не соперница, но все-таки…

– Ивар, – позвала она жалобно, – иди к нам. Нам страшно.

– Чего ж тут страшного, – вздохнул Варка. – Небось, нас охраняют. Вон прямо за дверью солдат с пищалью и собака.

– Они тоже на ручки хотят, – злобно бросил из соседней комнаты Илка.

– Ты им пеленочки смени… – подхватили его дружки, – сказочку расскажи… колыбельную спой…

– И правда, спой, – обрадовалась Ланка. Илкина ревность доставляла ей огромное удовольствие.

– Да, – заныли оживившиеся курицы. – Спой, Варка… Ну что тебе, жалко, что ли.

Илка чуть не плюнул от злости. Это была еще одна вопиющая несправедливость. Он знал: можно похудеть, вывести прыщи, привести в порядок волосы. Все можно, кроме одного. Петь как Варка… Утешало Илку только одно – скоро голос у них у всех начнет ломаться, и хоть этому безобразию придет конец.

– Чего спеть-то? – насмешливо протянул Варка. – Правда, колыбельную?

– Да ну тебя, – обиделась Ланка.

Но Варка уже уселся на пороге спальни, оперся спиной о притолоку.

Петь для него было так же легко, как дышать. В детстве он искренне изумлялся, почему взрослые просто разговаривают. Ведь петь гораздо удобнее. Он пел, глядя на темнеющее вечернее небо за разбитым окном гостиной. Оно казалось расчерченным на квадраты. Те, где уцелели стекла, – плоские и темные, те, что без стекол, – светлее и глубже. В королевских покоях было уже совсем темно, но ни ламп, ни свечей сюда приносить, как видно, никто не собирался.