Мясо с кровью - Энтони Бурден

И тут Старому Брехуну вышибли мозги.

Я был как громом поражен. «Ну и что, что бешенство нельзя вылечить? Мне плевать, каким Брехун выкрутится из этой передряги! Вы должны были все исправить! Он должен был поправиться! И не говорите мне о реальности. Я бы не стал возражать, если бы прилетела фея и вылечила собаку при помощи волшебной радуги! Брехун обязан был поправиться!».

С этого момента я стал смотреть на родителей и на весь свет с подозрением. О чем еще мне наврали?

Жизнь, несомненно, жестокая шутка. Никаких гарантий, а в основе — ошибочные посылы, если не откровенная ложь. Думаешь, что все будет хорошо, но…

Потом они пристрелят собаку.

Возможно, именно поэтому я не уважал себя — и всех на свете, — пока не нашел работу.

Наверное, следовало бы подать в суд.

Переживая весьма скверные времена, я отсиживался на Карибах. Мой первый брак только что распался, и я, мягко выражаясь, остался не у дел.

В общем, болтался без цели и помышлял о самоубийстве. День начинался с того, что я просыпался часов в десять, выкуривал косячок и отправлялся на пляж. Там я до полусмерти накачивался пивом, выкуривал еще несколько косячков и вырубался до вечера. Проснувшись, я снова забивал косячок и отправлялся по барам, а затем по борделям. В конце концов к середине ночи я неизбежно оказывался вдребезги пьян — настолько, что приходилось закрывать один глаз, чтобы видеть ясно. По пути из какого-нибудь публичного дома я заходил за шаурмой на голландскую сторону и наедался до отвала, забрызгивая соусом рубашку. Потом, стоя на темной парковке, среди пролитого соуса, разбросанного салата и кусочков мяса, я снова курил травку, а потом садился за руль взятой напрокат машины, опускал верх и на полной скорости выезжал на дорогу.

То есть я водил машину пьяным. Каждую ночь. И не нужно читать мне мораль и объяснять, что могло случиться. Разрушать собственную жизнь — одно дело, но ведь я мог с легкостью убить невинного человека, если бы он попался под колеса. Да, знаю. Оглядываясь назад, я покрываюсь холодным потом, когда вспоминаю об этом. И по прошествии времени мне отнюдь не стало легче. Я так жил. Это было скверно.

На острове имелась маленькая независимая радиостанция, хотя, может быть, она вещала с какого-нибудь соседнего острова, я так и не понял. Одна из тех странных, необъяснимых аномалий, которые частенько обнаруживаешь, если много путешествуешь. Крошечная радиостанция, с единственным ведущим, на краю света. Плей-лист не имел ровным счетом никакой логики и представлял собой совершенно непредсказуемое сочетание песен, наполовину абсолютно непонятных, наполовину мучительно знакомых. От утраченной рок-классики, старых психоделических хитов и фанка — до вездесущей попсы и идиотских гимнов, и все это чередовалось в мгновение ока, без предупреждения. Сначала — Джимми Баффет, Loggins, Messina. А что потом? The Animals, или Question Mark, или Mysterians.

Невозможно было предвидеть, что зазвучит в следующую минуту. В редкие моменты ясности, когда я пытался угадать, кто этот диджей и что за биография у него, мне неизменно представлялся парень из «Почти знаменитых», который, как и я, прятался на Карибах — по причинам, которые он предпочел бы не обсуждать. С той лишь разницей, что с собой он захватил коллекцию песен эпохи семидесятых, принадлежавшую старшей сестре. Я частенько воображал, как он сидит в темной студии, курит травку и ставит музыку, причем наугад — или, как я, руководствуется собственной почти неконтролируемой и крайне загадочной логикой.

Вот чего я достиг в жизни — катался пьяный, на огромной скорости, по неосвещенному острову. Каждую ночь. Дороги были отвратительные и изобиловали внезапными поворотами. Другие водители, особенно в поздние часы были, мягко говоря, не трезвее меня. И тем не менее каждую ночь я гонял все быстрее и быстрее. Жизнь напоминала видеоигру, пройденную уже много раз. Я закуривал косячок, включал радио на полную мощность, выезжал с парковки — и игра начиналась заново.

Я проскакивал переполненные дороги Датской стороны, успешно умудрялся пересечь неосвещенное поле для гольфа (зачастую прямо по лункам), пролетал мимо развалин старого курорта (перепрыгивая на полной скорости через «лежачих полицейских») и мчался по дороге, пока она не начинала петлять среди утесов, приближаясь к Французской стороне. Здесь я давил на газ — и в этот момент передавал власть над своей судьбой неведомому диджею. Каждую ночь минуту-другую, на протяжении нескольких метров, моя жизнь буквально висела на волоске, потому что, исключительно в зависимости от песни, которую в этот момент крутили по радио, я готов был или вовремя крутануть руль и отправиться домой — или же выключить радио и полететь со скалы в море.

Таким образом, я бы мог погибнуть, если диджей не вовремя поставил бы Loggins или Messina. Один раз, когда я давил на газ, быстро приближаясь к краю обрыва, меня спасли Chambers Brothers. Я узнал тиканье метронома в песне «Время пришло» и в последнюю секунду свернул прочь от бездны, смеясь, плача, радуясь красоте и нелепости всего происходящего. Я немедленно обнаружил во вселенной какой-то странный, но несомненный смысл. Я спас свою жизнь.

Вот так я себя чувствовал в то время. И именно так — умно, взвешенно, рассудительно — принимал решения.

Вернувшись в Нью-Йорк, я жил в маленькой, довольно мрачной квартирке над Hell’s Kitchen, где пахло чесноком и соусом из итальянской закусочной. Поскольку я сжег все мосты, то не мог похвалиться богатством. Немного одежды, несколько книг, прорва южноазиатских безделушек. Я редко бывал дома, так что меня не смущала моя бедность. Любимый бар, где я считался постоянным клиентом, находился прямо за углом.

У меня не было постоянной подруги. Я не искал любви. Даже не жаждал секса. Мое состояние духа не располагало к тому, чтобы проявлять инициативу. Тем не менее в те дни я бы, вероятно, отправился с вами домой, если бы вы сами предложили.

По делам мне нередко приходилось ездить в Англию, и однажды вечером, сидя пьяным в баре одного сомнительного клуба в ожидании встречи с издателем, я заметил красивую женщину, которая смотрела на меня в зеркало. Хотя было заметно, что она проявляет интерес, я отнюдь не поспешил встать, подмигнуть, кивнуть, помахать или посмотреть в ответ. Я хорошо сознавал свою полнейшую непригодность для нормальных человеческих отношений. Я не умел правильно вести себя и адекватно реагировать — и даже не сознавал, что такое норма. Сидя в баре над стаканом пива, я понимал это, чувствовал — и старательно избегал всякого контакта с миром, если речь не шла о бизнесе. Но подруга незнакомки взяла дело в свои руки. Она внезапно подошла и попросила разрешения познакомиться.

Вскоре мы немного сблизились и время от времени, в течение следующих нескольких месяцев, встречались в Англии и Нью-Йорке (у нее там была квартира). Я узнал, что моя подруга из очень богатой семьи. Большую часть времени она проводила на модельных презентациях, вместе с матерью. Среди ее предков были англичане, французы и жители Восточной Европы, она прекрасно говорила на четырех языках, отличалась умом, язвительным чувством юмора и, наконец, легким безумием — качество, которое я особенно ценил в женщинах.