Улица Полумесяца - Энн Перри

Мой дорогой и любимый Томас.

Париж изумителен. Удивительно красивый город! Я скучаю по нашему дому, но наслаждаюсь новой жизнью, новыми впечатлениями. Здесь так легко можно узнать, увидеть и услышать невероятно много интересного! Мне еще не приходилось бывать в местах, переполненных кипучей жизнью и новыми идеями. Даже афиши и рекламы на стенах сделаны настоящими художниками и совершенно не похожи на наши лондонские. Их броский стиль мгновенно возбуждает интерес, даже если в итоге окажется, что тебе вовсе не интересно то, что они изображают.

Улицы – или, лучше сказать, бульвары, поскольку они обрамлены бесконечными рядами деревьев, и все они относительно новые – очень широки и красивы. Вода в фонтанах искрится и играет в лучах зари. Словно просветленные солнцем, струи исполняют благозвучные мечтательные мелодии, щедро рассеивая семена будущих мыслей и запечатлевая веселые праздничные моменты. Теперь я понимаю, почему так поистине поэтично написала о Париже Элизабет Баррет Браунинг[5].

Джек собирается сводить нас в театр, но пока не знает, с какого начать. Как нам сказали, в городе их больше двух десятков, и это, разумеется, не считая оперы. Мне хочется увидеть какой-нибудь спектакль с Сарой Бернар[6]. Я слышала, что она даже сыграла Гамлета! Или намерена сыграть.

Наши хозяева совершенно очаровательны и исключительно гостеприимны. Но я скучаю по нашему дому. Здесь они понятия не имеют, как приготовить приличный ароматный чай, а шоколад по утрам подают, мягко говоря, невкусный.

Тут все обсуждают историю молодого мужчины, обвиняемого в убийстве. А он клянется, что находился в то время совсем в другом месте и мог бы доказать это, если б откликнулся друг, с которым он там был. Но никто ему не верит. Интересно то, что он заявляет, что находился в «Мулен Руж». Это знаменитое или, скорее, пользующееся дурной славой кабаре. Я спросила о нем нашу хозяйку, но мой вопрос, похоже, шокировал ее, поэтому пришлось быстренько сменить тему. Джек говорит, что там танцуют канкан и танцовщицы не носят нижнего белья. Один странного вида художник, Анри Тулуз-Лотрек, пишет замечательные афиши для их выступлений. Я видела одну из них, когда мы гуляли вчера по бульвару Клиши. Стиль немного вульгарен, но картина настолько полна жизни, что от нее трудно оторвать взгляд. Глядя на нее, я как будто уже слышала бравурную мелодию танца.

Завтра мы отправимся смотреть высоченную башню месье Эйфеля. Полагаю, на самом ее верху соорудили уместный ватерклозет, из окон которого, видимо, открывается самый великолепный вид на Париж!

Я ужасно скучаю и сейчас, когда ты далеко, остро осознаю, как сильно люблю тебя. Вернувшись домой, я целиком посвящу себя нашей семье, буду послушна и мила… по крайней мере, целую неделю!

Неизменно твоя,

Шарлотта.

Томас сидел, улыбаясь, с листками бумаги в руке. Читая восторженное послание с разбегавшимися по странице торопливыми, неразборчиво написанными словами, он почти слышал голос жены и вновь порадовался, что так легко отпустил ее, не выказав никакого недовольства. Ведь потерпеть-то ему надо всего лишь три недели! И хотя дни без Шарлотты тянулись чертовски медленно, в итоге они скоро закончатся. Внезапно Питт осознал, что, зачитавшись, начисто забыл о быстро летящем времени, а ему ведь надо было скорее собираться для выхода в театр с Кэролайн. Сложив письмо супруги обратно в конверт, Томас сунул его в карман и поднялся наверх, чтобы вымыться и переодеться в единственный имевшийся у него вечерний костюм. Такой дорогой наряд ему пришлось купить, когда он собирался жить по долгу службы в загородном доме Эмили[7].

Питт постарался придать себе опрятный и достаточно приличный вид, чтобы не смущать свою тещу. Помимо сложившихся родственных связей, он с искренней симпатией относился к Кэролайн. Его восхищало то, что, несмотря на риск общественного неодобрения, она смело устремилась навстречу своей счастливой семейной жизни с Джошуа. Шарлотта поступила так же, выйдя замуж за Томаса, и он не обманывался, считая существенной ценность такого шага.

Одевшись, полицейский глянул на себя в зеркало. Увиденное отражение не показалось ему удовлетворительным. Его умное лицо отличалось скорее ярко выраженной индивидуальностью, чем красотой, и при всех стараниях его буйная шевелюра все равно не желала укладываться аккуратно. Умелый парикмахер, разумеется, мог бы кардинально улучшить положение, подрезав волосы на несколько дюймов, но с короткой стрижкой Томас чувствовал себя как-то неловко, да и времени на такие пустяки у него никогда не хватало. Воротничок его рубашки, для разнообразия, выглядел почти безупречно: будь он чуть лучше, его белизна могла бы ослепить суперинтенданта. Но положение обязывало.

Питт быстро вышел на Бедфорд-сквер и взял кеб до театра на Шафтсбери-авеню[8]. Улицу заполняла нарядная толпа – чопорные черно-белые джентльмены и блистающие цветовой палитрой дамы в изысканных сверкающих драгоценностях. Оживленный смех смешивался с цокотом копыт, грохотом колес и звоном упряжи карет, стремившихся протиснуться к тротуару в плотных рядах уличного движения. Ярко горели газовые фонари, а фасад театра украшали афиши сегодняшнего спектакля с выделенным крупными буквами именем актрисы над названием пьесы. И хотя они ничего не значили для Питта, он невольно заразился общим волнением. Атмосфера казалась наэлектризованной и волшебной, словно лунный свет в морозную ночь.

Людской поток хлынул к дверям театра, испытывая жажду зрелищ и горя желанием показать себя, обменяться приветствиями со знакомыми и поскорее занять свои места в предвкушении драмы.

Питт нашел Кэролайн и Джошуа в фойе. Они первыми заметили его – возможно, из-за его выдающегося роста. Он услышал призывный голос Филдинга, звонкий и выразительный, с прекрасной актерской дикцией:

– Томас! Посмотрите налево, мы у колонны.

Полицейский обернулся и сразу увидел их. Тип лица Джошуа Филдинга идеально подходил для передачи эмоций: подвижные черты, глаза, прикрытые тяжелыми веками, нервные губы, один изгиб которых мог мгновенно придать его лицу и комедийное, и трагическое выражение. Сейчас на нем просто отражалась радость при виде старого друга.

Кэролайн рядом с ними выглядела идеально. В ее внешности, как и у Шарлотты, преобладали теплые тона. У нее были золотисто-каштановые волосы, чуть тронутые сединой, и гордая посадка головы. Годы обошлись с этой дамой милостиво, но любой восприимчивый человек заметил бы на ее лице следы пережитых утрат. А Томас хорошо знал, что жизнь ее не щадила.