Чернокнижники - Александр Бушков

Он даже глаза выкатил чуточку, старательно изображая этакого заядлого формалиста. Савельев почувствовал к нему симпатию. Этот человек сделал все, что мог, в его положении. Не стал слепо преклоняться перед авторитетом, как Витковский… правда, и открыто выступить со своим мнением, идущим вразрез, не решился. Понимая наверняка, что тут все же что-то нечисто, он, пусть и в крайне уклончивых фразах, дал о том знать Старцеву, а теперь предоставил Савельеву полную свободу действий. Не борец, конечно — но и не равнодушный чинуша…

— Я полагаю, Роман Степанович, вы не откажетесь сопутствовать господину Савельеву? — все так же старательно изображая равнодушие, поинтересовался Бахметьев.

— С удовольствием! — плохо скрывая радость, отозвался поручик.

— Вот и прекрасно. Надеюсь, общими усилиями мы это дело успешно закроем, и в самом скором времени…

Возбужденно прохаживаясь по своему небольшому кабинетику, Рокотов говорил:

— Сергей Валерианович все же порядочный человек. Даже если он не решился открыто выступить в мою поддержку, он дал нам шанс…

— Я так и понял, — кивнул Савельев.

— А господину Витковскому мне так и хочется порой закатить пощечину. Ужасно подмывает, знаете ли.

— Ну, не судите его слишком строго, — рассеянно отозвался Савельев. — Вполне возможно, мы на его месте тоже не рискнули бы выступать против мнения старших генералов. Нельзя упрекать человека, если он не хочет добровольно становиться камикадзе…

Резко остановившись, Рокотов удивленно уставился на него:

— Кем, простите?

Савельев моментально замолчал, словно ему горло перехватило, досаднейший был промах — увы, такое случается, иногда вырвется у человека совершенно неподобающее для данного времени словечко, и не сразу придумаешь, как выкрутиться…

— Самоубийцей, — наконец нашелся он. — Это по-японски. Наш специфический шик, знаете ли — вворачивать японские словечки. Иногда неведомо от чего распространится какая-нибудь дурацкая мода…

Кажется, Рокотова такое объяснение вполне устроило. Маевский, леший его дери… Это он вчера приволок в голове очередную контрабанду, каковую и исполнял под гитару:

Я по совести указу

записался в камикадзе,

с полной бомбовой нагрузкою лечу…

Окончательно гася неловкость ситуации, раздался стук в дверь. В батальоне, как и в любом другом военном учреждении, стучаться категорически не принято, но здесь ведь штатские порядки… Молодой человек с военной выправкой протянул Рокотову лист бумаги и кратко сообщил:

— Последнее сообщение от филеров…

После чего покинул кабинет, четко повернувшись через левое плечо. Сразу видно, в отличие от Рокотова, уже успевшего войти в образ штатского, молодой человек совсем недавно сменил мундир на партикулярное платье…

— Ну вот, извольте, — сказал Рокотов с непонятной интонацией. — В стане противника началось некое непонятное оживление. Только что в Москву вернулся Турловский, встретился с Липуновым, а тот почти сразу же отправился к Кирюшину…

— Простите, а кто такой Турловский?

— Ах да, о нем же не упоминалось… Если можно так выразиться, многолетний адъютант Липунова. Сообщник, главный помощник. Столь же изворотлив, как его принципал, и ни разу не попадался и не давал улик… Он, изволите ли видеть, полтора месяца назад отбыл из России. Как потом оказалось, в Южную Африку, в Капштадт.

А теперь вот вернулся, и все сразу забегали, как ошпаренные кипятком тараканы…

— И что это должно означать?

— Представления не имею, — честно признался Рокотов.

— Полтора месяца назад… — задумчиво сказал Савельев. — Следовательно, уже после знакомства Липунова с Аболиным… Должно же это что-то означать.

— Безусловно, — кивнул Рокотов. — Что-то прежде не усматривалось у Турловского буссенаровской страсти к дальним экзотическим странам. Для отдыха чересчур далековато, дико, неуютно, — он звонко рассмеялся. — Не для пропаганды же нигилистических идей он туда плавал? Буры — народ консервативный и на социалистическую пропаганду не поведутся. А кафры… Вот уж последнее, что я могу представить — это чернокожих, заинтересовавшихся марксизмом и социализмом…

«Я бы тоже не мог такое представить раньше, — уныло подумал Савельев. — Однако не пройдет и ста лет…».

— Роман Степанович, — сказал он решительно. — Пора нам начинать… С чего бы вы порекомендовали начать?

— Федя Хомяков сейчас должен читать лекции студентам… Так что нам остается только господин Фельдзер.

— Кто это?

— Наш доверенный ювелир. Видите ли, однажды нам пришло в голову, что крайне нерационально бегать следом за Кирюшиным, по всем местам, где он разбрасывает ценности. Гораздо выгоднее привадить его к одному-единственному месту. Таковую приваду мы и нашли в лице Фельдзера. Он в некотором долгу перед Департаментом полиции, были там какие-то дела, в которые я, каюсь, толком не вникал… Главное, все прошло блестяще. Фельдзер — конечно, из наших субсидий — платит Кирюшину больше, чем другие. Достаточно, чтобы Кирюшин ходил только к нему — Кирюшин вдобавок ленив, так ему гораздо проще со всех точек зрения…

…Пауль Францевич Фельдзер, человек пожилой, был худ, морщинист и меланхоличен.

— Я уже высказывал свое мнение Роману Степановичу не единожды, — говорил он неторопливо. — Но коли уж нужно высказать его еще раз… Извольте, господин Савельев… Мое глубокое убеждение: корешки следует искать в Одессе. Как вульгарно выражаются мужики, оттуда и ноги растут. Одесса, да будет вам известно, давно превратилась в центр сущей индустрии великолепных подделок антиквариата. Сначала они занимались мраморными плитами с надписями и тому подобными изделиями из неблагородного материала, но с присущей одесситам энергией ухитрились произвести их столько, что настало откровенное пресыщение рынка. Тогда они переключились на «античные» изделия из золота. Должен признать, там великолепные ювелиры, способные в убогонькой мастерской, чуть ли не на коленях, сотворить подлинный шедевр, который не всякий ученый отличит от подлинных антиков. Хотя, разумеется, свой товар они в первую очередь сбывают не ученым, а богатым дилетантам. Изобличить их чертовски трудно. Неизвестно, что и сколько они уже успели продать — но оборот должен быть нешуточный… А теперь, как явствует из того, что мы тут наблюдаем, кто-то в Одессе занялся золотом и серебром времен Елизаветы Петровны… Именно одесские умельцы, и никто другой. В Москве, в Петербурге… словом, в великорусских губерниях попросту нет такого мастера, в равной степени как искусного, так и не обремененного особой моралью. Наш мирок, знаете ли, невеликий и тесный. Рано или поздно пошли бы разговоры… К тому же… Есть такое понятие «угадать руку», то есть определить мастера по его работе, если она по каким-то причинам не клеймена его именем. Так вот, я изучил все, что прошло через мои руки… а также то, что вдобавок приносил Роман Степанович. И я вас заверяю: я не в состоянии угадать руку. Мастер великолепный, такие наперечет — но я не могу определить… Потому и думаю в первую очередь об Одессе. Там есть немало отличных мастеров, которые ювелирному миру совершенно неизвестны, потому что никогда не работали для официальной торговли, занимались исключительно подделками…