Пламенько. Часть первая - Семён Сициер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она, между тем, прикрытая всяким мусором, стояла никем не тронутая. Лука быстро разгрёб от неё весь мусор, и, примкнувши к ней спиной, уселся на землю, чтобы перекусить и отдохнуть.
Лука достал из рюкзака жестяную дырявую банку, открыл её и поставил рядом с собой, затем оттуда же достал деревяшку, отломил от неё кусочек, такой, чтобы его хватило минут на двадцать горения, после чего достал из своей лампы горящий там кусок дерева и положил его в эту жестяную банку, и сразу закрыл её. Из жестяной банки, из всех многочисленных дыр струилось сияние пламени, — таким образом Лука мог сидеть на открытом пространстве даже не вдыхая пламя и при этом не замёрзнуть на смерть, но не более пяти минут после выхода из пламенного мира.
Затем, Лука начал вдыхать тот кусочек деревяшки, который он отломил. Этот кусочек тут же разгорелся. Лука положил его в лампу и начал вдыхать исходящее от кусочка сияние.
Он очнулся на мягкой старой кровати, в стареньком деревенском доме. Лука уже бывал тут, этот пламенный мир семейство Луки использовало как кухню, и, собственно, тела всего его семейства валялись где-то в этом доме по кроватям в состоянии среднем между сном и комой.
Лука живо соскочил с кровати, радостный, бодрый духом, он спустился со второго этажа, и сразу устремился в столовую, попутно выкрикивая некую бабулю.
Откуда-то с кухни послышался негодующий старушечий голос, говорящий на французском:
— Tu es à nouveau un garçon? Je suis maudit, je suis définitivement maudit.
Да, этот пламенный мир достался семейству Луки прямиком из глухой французской деревушки. И Лука каждый раз возвращался в этот пламенный мир счастливый и улыбчивый, это был один из любимейших его кухонных миров.
Из кухни, буквальной кухни, запыхавшаяся, с тарелками в руках, ковыляла старушка, бормоча что-то на французском себе под нос. Лука уже уселся за стол и был готов к обеду.
Разложив перед мальчишкой еду, старушка встала подле него и мотала головой.
— Vous ne faites que dormir et manger, vous n'allez même pas aux toilettes. — Говорила старушка, после наклонившись к Луке и хлопая его по животу, добавила — où va toute la nourriture?
— Да, бабуль, немного сбросил — Улыбчиво ответил ей Лука, только догадываясь, что она могла ему сказать.
Она ещё раз помотала головой. Перекрестившись, она развернулась и побрела обратно на кухню. Пол под её ногами поскрипывал так же старо, как стара была и сама старушка.
Лука жадно осматривал обед.
Боже, омлет, с запечённой корочкой, рядом огурчики, помидорчики, ещё утка, аппетитней которой никто ничего ещё не видел, дальше какое-то месиво из мяса и фасоли, только принюхавшись к которому у тебя тут же невольно возникают мысли о том, кого-бы ты продал, будь такая возможность, за то, чтоб есть это каждый день. И чёрт возьми, хлеб, будто только из печи.
Деревенская еда убивала Луку своим ароматом, тем как она выглядела, тем как подавалась, тем, какая атмосфера царила вокруг неё. Лука слегка ударил по столу, с прищуренными глазами, водя вокруг тарелок носом, он мычал от удовольствия находится здесь.
Вскоре, когда Лука уже приступил к своему маленькому пиршеству, старушка вышла из кухни с бокалом и неполной бутылкой вина. Лука чуть не расплакался от счастья. С полным едой, ртом он пробормотал самые искрение слова благодарности и восхищения старушке, которая так или иначе не поняла бы ни слова.
Пока Лука насыщался, в столовую пожаловала местная дворняжка — лохматый пёсик, который был занят крайне важной заботой, — он вылавливал залетевшую в дом бабочку. Бабочка не могла в полной мере ухлопать своими маленькими крылышками от любопытной волосатой мордочки, которая то и дело воротилась от неё, не понимая природы этого крошечного создания. В какой-то момент, бабочка смогла долететь до стола. Ей, по всей видимости, доставало сил только перебирать тоненькими лапками по белой скатерти. Собака, в нерасторопности своей, потеряв крылатый ориентир, поджалась к Луке, начала вынюхивать его, затем положив свою мордашку на его колено, обратив свой выискивающий взгляд на завораживающее действо — жующего еду человека.
Красивейшее же из созданий, с чёрно-синими крыльями хрупко стояло, как в ожидании чего-то. На неё падали солнечные лучи, она подёргивала крылышками, и было это так… по-настоящему. Лука, застывши, дивился тому; его восхищало подобное, когда он мог запечатлеть, поддеть своими глазами совсем обычное, но, то, в чём редко кто изумиться, как в невозможном, столь уникальном. И быть тому свидетелем, — значит поверить — всё взаправду, не обман.
Но, с секунду, бабочка вспорхнула крыльями и, по полёту проседая, всё же поднялась в воздух, скоро, облетая, оставленную в растерянности, собаку, вылетела наружу. Лука проводил её взглядом, позже, развернувшись к своей ложке, в которой, испуская пар, томился вкусный кусочек омлета.
И он вновь жуёт вкуснейший обед. И пёс на его коленях вновь заворожён ожиданием, когда Лука подбросит ему какой-нибудь лакомый кусочек.
Вылизав вскоре все тарелки дочиста, попутно прокормив немного дворняжку, вылакав всю бутылку вина до последней капли, Лука, потягиваясь, впитывал свежий деревенский воздух, и затем, тайком, достал свою заначку сигарет, когда в то же время, собака то и дело виляла хвостом, не находя себе места, ожидая, что человек достаёт что-то для неё. Отвязываясь от её приставучести, Лука всё-таки смог выйти на улицу покурить.
Сам для себя Лука однозначно и неоднократно признавал здешний пейзаж лучшим местом для перекура, что у него когда-либо было. Вместе с Лукой обычно выходил покурить и работник местной фермы, глуповатый, совершенно незамысловатый бугай, который, однако, был к Луке крайне приветлив, вероятно, потому что Лука давал ему сигареты.
Они встали и закурили возле дома.
Где-то вдали паслись коровы, было слышно, как на ферме бурлит жизнь, — где-то кудахчут куры, где-то лают дворовые собаки. И вид… «Какого чёрта я не родился здесь?» — поля, деревья, ветер. «Так, может здесь мне умереть?» — Размышлял про себя Лука, потягивая сигарету.
И вместе с этими мыслями пришли и другие, которые вертелись у Луки в голове на протяжении всего того времени, пока он шёл до сюда, но мысли во тьме… это как бродить внутри своей черепной коробки, больше ощущается, как бред. Но теперь, когда он стоял, как казалось, на самой трезвой высоте…
Лука испытывал какие-то смешенные чувства. Нет, конечно, не из-за тележки и того, какую
