Победителей не судят - Олег Курылев

— Алекс, — подозвал Эйтель брата, — смотри.

Он указал на смятую траву. Неприметная тропа вдоль леса, ведшая к поляне Германа, превратилась в дорогу.

— Словно дивизия прошла, — констатировал Алекс.

Все остановились. Кто-то рассмотрел след протектора грузовика. После короткого обсуждения отряд свернул в лес и пошел к поляне кратчайшей дорогой по дну заросшего высокой травой оврага. Когда они поднялись на пригорок, первым в облупленный цейссовский бинокль увидел противника Эйтель:

— Так я и знал.

Он несколько раз чертыхнулся и сбросил рюкзак на траву. В самом центре их поляны был разбит лагерь: три или четыре десятка белых конусообразных палаток, похожих на индейские вигвамы; в центре на высоком флагштоке красный флаг с белым орлом гитлерюгенда. Лагерь еще не был обнесен изгородью, но в том месте, где к нему подходила дорога, стояла широкая арка, сколоченная из длинных жердей и густо увитая сосновыми ветками. Перекладину украшал все тот же белый орел со свастикой на груди, молотом в одной лапе и мечом в другой. Он был вырезан из фанеры. По обе стороны арки находились будочки для часовых.

— Бьюсь об заклад, джентльмены, это гитлерюгенд, — со знанием дела произнес Очкарик.

— Слышь, Гроппнер, — повернулся к нему Эйтель, — ты самый здесь начитанный, к тому же в очках. Давай, бросай рюкзак и поди разведай, что к чему. Таблетка, дай ему свой сачок. Толстый, а ты дай на время панаму. Вот так… молодец. А теперь прикинься придурком, сынком какого-нибудь местного бауера. Видишь часовых? Порасспроси их хорошенько. Мы должны знать о них все.

Очкарик ушел.

— Гефольгшафт из 178 банна «Каменц», — доложил он, вернувшись минут через пятнадцать. — Наши, саксонские, основной состав — десять-одиннадцать лет. Здесь уже третий день.

— Юнгфольк, значит, — кивнул Эйтель. — Сколько их?

— Человек полтораста, не меньше.

— Чего им надо?

— Будут стоять лагерем до осени. Помогать фермерам на полях.

— Черт! Не могли найти другого места, — воскликнул Алекс. — Теперь все тут истопчут, и прощай наша рыбалка.

— Верно, и замок они отыщут… — заговорили разом остальные, — …если уже не нашли… Что будем делать, Принц?

Вечером, собравшись в большом шалаше, они держали совет. Котлета предложил «чертополохам» объявить захватчикам войну. Остальные бурно поддержали эту идею. Только Эйтель отнесся к ней скептически.

— Вы, конечно, можете заодно объявить и революцию, а также отставку канцлера, — вяло заявил он, раскуривая припасенную сигарету. — Только что толку?

— Ребята! — закричал неожиданно Таблетка. — В прошлом году мой старший брат ездил в трудовой лагерь — тоже в деревню — так вот, дня через три они все там опоносились и лагерь тут же сняли!

— Погоди, погоди, — воскликнул Алекс, — это же идея. Откуда пимпфы[5]берут воду?

— У них там бочка возле кухни, — важно пояснил разведчик Очкарик.

— Таблетка, ты сможешь достать чего-нибудь такого, ну… навроде слабительного? — спросил Алекс.

Вальтер смешно наморщил свой конопатый нос:

— Дайте подумать, господа…

— Чего тут думать! — вскочил Суслик. — Чего думать. Дохлая кошка — лучше всякого там слабительного. Ночью сунем ее в бочку, глядишь, к вечеру уже никого тут не будет…

Все загалдели, наперебой предлагая план действий.

— Принц, а ты чего молчишь? — спросил всегда спокойный и рассудительный Птицелов.

— А чего говорить. — Эйтель щелчком выбросил из шалаша окурок. — Чушь все это. Вот ты, Таблетка, должен, наверное, понимать, что дохлая кошка — это не пурген. Поносом тут не отделаешься, и по головке за это не погладят. Нет, братцы, вы мне лучше скажите, какой нынче год на дворе? Если вы газет не читаете, то хотя бы киножурналы смотрите перед сеансом? Вы видели, как в мае они жгли книги перед Берлинским университетом? Между прочим, и «Западный фронт» тоже. И это только начало. Мы, конечно, можем отдубасить десяток пимпфов, и даже нескольких парней из гитлерюгенда. А дальше что? Их тысячи, а нас… Да что говорить, половина из вас на будущий год уже будет ходить строем с черными галстуками на шее.

— Только не я, — сказал мрачно Котлета.

— А ты чем лучше других?

— Я — еврей. Евреев они не принимают.

Эйтель махнул рукой, в сердцах растолкал сидящих и выбрался из шалаша.

Ночью, когда вся банда, тесно прижавшись друг к другу, посапывала под одеялами, Принц и Птицелов курили у догорающего костра.

— Слышь, Максим, а что случилось с твоим братом? Расскажи, — попросил Эйтель.

— Его убили эсэсовцы. В Гамбурге в позапрошлом году.

— Об этом я знаю. Но он же был штурмовиком, таким же, как и они…

— Был. Но, значит, не таким. — Максимилиан разворошил догорающие угли. — Я знаю не больше твоего. В газетах писали, что берлинские СА выступили против Гитлера и Геббельса. Они отлупили эсэсовцев и захватили в Берлине штаб-квартиру национал-социалистов. Но продержались всего несколько дней. Приехал Гитлер с Ремом и Геббельсом и уговорил мятежников не бузить. Он много чего им пообещал, и, говорят, даже при этом прослезился. Те поверили. Штеннеса — их командира — сняли. Потом стали наводить порядок на севере, в тех городах, где СА поддержали берлинцев. Один человек потом рассказывал моему отцу, что эсэсовцы получили тайный приказ убивать активистов, тех, кто подбивал остальных. Моего брата и двух его товарищей нашли на болоте за городом. Его опознали по татуировке на плече. Говорят, всего было убито человек пятьсот. А полиция уже тогда старалась ни во что не вмешиваться…

Через несколько дней, находясь в городе, они узнали, что старую ферму начали разбирать. Руководство Гитлерюгенда решило построить на этом месте пансионат.

А в самом начале сентября братья Шеллен и еще несколько их товарищей стояли на мосту Аугустуса. Они сгрудились на треугольнике одной из многочисленных смотровых площадок и, облокотившись на каменные перила, наблюдали, как буксир внизу вытягивает из-под моста огромную баржу с глиной для дрезденских фарфоровых фабрик. Мальчишки что-то кричали, а Суслик швырнул огрызком яблока в человека на барже и скорчил ему рожу. В этот момент послышалась барабанная дробь. Все обернулись. Со стороны Альтштадта на мост вступала широкая колонна. Впереди на высоченных бамбуковых древках густо колыхались десятки красно-белых полотнищ. Три самых первых ряда состояли из барабанщиков и горнистов. Над покачивающимися в такт шагу длинными черными барабанами, расписанными языками белого пламени, высоко взлетали кленовые палочки. Полицейские заставили весь транспорт прижаться к узким тротуарам, а два желтых дрезденских трамвайчика просто замерли там, где их застигло появившееся шествие. Прохожие потеснились к перилам. Многие замахали руками, приветствуя колонну.