Монфорте. Любовь моя - Энтони Капелла

Когда в тот день я рассматривала ее модели одну за одной, у меня наконец словно раскрылись глаза: ведь у каждой была своя тема, некое послание, которое красной нитью проходило через всю коллекцию. Франческа говорила, что удовлетворение желания – вожделения – лучше оттягивать, потому что уже само предвкушение обещает наслаждение. По ее мнению, мужская страсть немедленно получить удовольствие можно сдерживать, смаковать, даже усмирять в неспешном, прекрасном ритуале раздевания.

– Это просто чудо! – сказала я, охваченная благоговейным восхищением.

– Да, – согласилась Франческа без ложной скромности. – Мы очень довольны. – Что вам нравится больше всего?

– Не знаю. Они так красивы. Может, вот это… – Я дотронулась до хлопкового бюстье, расшитого россыпью жемчужин и по своей форме напоминавшего средневековую кольчугу, но мягкую и почти невесомую. Бюстье украшали крошечные бантики на петельках. Некоторые из них доходили до поясницы и застегивались на жемчужинки, находящиеся на другой стороне, подобно шнуровке на военных сапогах. Бюстье напоминало старинный камзол или военный китель, но это было, без сомнения, нижнее белье, легкое и овременное, очень сексуальное.

– Вот это? – Франческа была явно удивлена. – Натали Эспозито, вы взрослеете прямо на глазах.

– Что, слишком развратно?

– Ни одна моя модель не является развратной, маленькая нахалка, – сказала она с напускной строгостью в голосе. – Это называется «изысканность». Хотите примерить?

– Я?!

– Это как раз ваш размер. И это моя любимая модель. Мне бы хотелось посмотреть, как она сидит.

В ее голосе послышалась уязвимость, будто желание увидеть комплект на живой модели было сиюминутным капризом, а может, объяснялось недостатком воображения.

– Да, конечно, – ответила я.

Мы спустились на первый этаж, и я с великой осторожностью надела бюстье. Модель села идеально. Пока Франческа накидывала каждую крошечную петельку на соответствующую жемчужинку, я думала о том, не из-за моих ли пропорций взяла она меня на эту должность. Думала ли Франческа уже тогда о том, чтобы иметь в магазине девушку для демонстрации своих моделей?

Закончив, она отступила, чтобы оценить результат. Она придирчиво оглядывала меня, плотно сжав губы, а затем попросила: – Перекиньте волосы на одну сторону… Нет, через плечо. Да, вот так хорошо. Обернувшись, она позвала:

– Стефано?

Он спустился из своей мастерской, как всегда, сжимая в губах веер булавок. Увидев меня, он остановился, как вкопанный, осторожно вынул изо рта свой опасный реквизит и только тогда произнес:

– Браво. Bellissima. Браво. – Но эти слова были адресованы не мне, а Франческе, в долгом, задумчивом взгляде которой читался личный триумф. Я посмотрела на себя в зеркало. Пораженная, я увидела в отражении незнакомку – девушку, у которой были мои глаза, мое лицо, но тело, казалось, принадлежало другой женщине, и она была гораздо красивее меня.

* * *

Находясь вдали от Луки, я смогла четко осознать свои чувства к нему – точнее говоря, чувство. Я по нему скучала. Мы с ним разговаривали по телефону несколько раз в неделю. Сейчас я понимаю, как нелепо все это может выглядеть в глазах современной девушки восемнадцати лет. Но в то время, чтобы позвонить, нужно было еще найти телефонную будку и опустить в аппарат монетку в сто лир. Я скучала не только по его голосу, скорее это была тоска по его физическому присутствию, по его поцелуям, по его красивым карим глазам, его рукам… Вспоминая те годы, я понимаю, что мои попытки установить какие-то границы дозволенного для этих рук казались почти смешными. Конечно, это было крайне инфантильное поведение с моей стороны – но я защищала последний бастион моей «буржуазной» неприступности.

Слова Франчески были истинной правдой. Я и впрямь становилась взрослее.

В остальных областях жизни я тоже не была уже столь несведущей, как можно предположить, исходя из отсутствия у меня сексуального опыта. Если бы я сказала это, учась на втором курсе университете, я бы сошла за правонарушителя, революционера, готового в любую минуту бросить зажигательную бомбу. Уверена, это тоже покажется странным современным молодым людям, ведь сегодня все происходит с точностью до наоборот: насколько студенты активны в сексуальной жизни, настолько же они инертны в том, что касается политики. Но тогда все было по-другому – это были anni di piombo, «годы лидеров», время, когда борьба за власть между коммунистами и фашистами определяла положение дел в нашей стране, а похищение людей, демонстрации и даже убийства были делом обычным, почти ежедневным. Когда Джанджакомо Фельтринелли[3], выпустивший роман «Доктор Живаго» и «Леопард», подорвался на собственной взрывчатке, пытаясь повредить опоры ЛЭП в пригороде Милана, более восьми тысяч студентов прошли маршем за гробом с его останками. Мы все были уверены, что это заказное убийство – поэтому похоронная процессия быстро превратилась в марш протеста, который власти постарались как можно скорее подавить.

Если вы никогда не участвовали в мирной массовой демонстрации против вооруженного противника в униформе, мне вас искренне жаль. Те похороны стали одним из немногих событий в моей жизни, когда я абсолютно себя не контролировала. Кураж при виде приближающихся carabinieri, держащих наготове огнестрельное оружие и полицейские дубинки; булыжники, летящие со всех сторон, и туман от залпов брандспойта над головами, – все это было круче, чем наркотики, круче, чем секс, это было самое пьянящее чувство, которое я когда-либо испытывала. Конечно, страх тоже имел место, но гораздо сильнее страха было ощущение собственной значимости; ощущение, что мир меняется, и осознание того, что ты один из тех, чьими руками творится история.

Ты просто следовал за толпой; решение о том, бросаться ли в атаку, рискуя жизнью, или отступать, были во власти твоих товарищей. Я отдалилась от своих прежних приятелей, но все эти восемь тысяч человек и были моими друзьями.

В какой-то момент меня оттеснили в тупик – но мне не было страшно, потому что вместе со мной туда попали еще около сотни других студентов, и все мы были совершенно необузданными. Даже когда из-за угла показалась бронированная машина с брандспойтом на крыше – неуклюжая, медленная, похожая на механических чудовищ времен войны, – мы только рассмеялись, потому что в тот день было жарко и мы были не прочь немного остудиться, попав под холодный душ. Мне вспомнилась строчка из одной песни группы The Doors: «They got the guns, but we got the numbers» («У них много оружия, но много нас самих»), и в тот момент это было то, что надо, эти слова настолько подходили ситуации, что я прокричала их что было сил, и – да, да! – их тут же подхватили. И только когда струя воды сбила меня с ног, в нас полетели шашки со слезоточивым газом и клубы едкого дыма попали мне в глаза, я запаниковала. Люди кинулись врассыпную, полиция хватала всех подряд, а я шарила вслепую по стенам, пытаясь нащупать вход, куда можно спрятаться, какое-нибудь местечко, чтобы укрыться, хоть в позе эмбриона, от ударов полицейских дубинок, бьющих по ногам и по лицу. На секунду мне показалось, что каким-то чудом мне удалось ускользнуть целой и невредимой, но в это самое мгновенье я получила три сильнейших удара по рукам и по голове. Кто-то в кожаных перчатках схватил меня за волосы и резко развернул: я почувствовала удар ботинка в живот, от чего рухнула и стала кататься по земле от боли. Постепенно топот ног и свист удалились в противоположном направлении.