Поручик Ржевский и дама с солонкой - Иван Гамаюнов

поле боя целиком, поэтому поручик заметил, что пока он беседовал с Тасенькой и Тутышкиным, Софья успела положить в тарелки себе и мужу различные деликатесы. Значит, рассказ о парижских ресторанах совсем не занимал её. Или она обиделась на показное невнимание Ржевского, поэтому сама притворилась безразличной и весьма занятой заботами о благоверном.

Как раз в то время, когда Ржевский предложил приняться за еду, Софья солила «Кораблики с креветками» в мужниной тарелке – трясла над ними серебряной солонкой. Посолила изрядно, а затем хотела поставить солонку на стол, но поручик был уже наготове.

Во время банкета и дамам, и кавалерам полагалось снять перчатки, и это открывало большие возможности для наступления! Ещё тогда, когда прелестные пальчики оставались сомкнутыми вокруг солонки, Ржевский протянул руку и будто нечаянно коснулся их:

– Ах, простите, Софья Петровна, тоже хотел воспользоваться.

Красавица-брюнетка посмотрела с подозрением:

– А что вы собрались солить, Александр Аполлонович?

Только теперь Ржевский сообразил, что допустил промашку – его тарелка была пока пуста.

– Да, мне тоже любопытно, Александр Аполлонович, – сразу встрепенулся Тутышкин, который уже успел отпилить корму от одного из корабликов и наколоть на вилку, но так и не донёс до рта. – Можно подумать, вы пытаетесь ухаживать за моей женой!

Воцарилось тягостное молчание. Наступление вдруг обернулось контратакой противника. Следовало что-то предпринять. Поручик напряжённо соображал, но не прошло и полминуты, как он лучезарно улыбнулся:

– О! Да это у меня давняя привычка. Уж сколько лет прошло, а всё никак не могу отучиться.

– Привычка ухаживать за чужими жёнами? – Тутышкин аж побагровел и, казалось, был готов вызвать Ржевского на дуэль.

– Нет, вы не поняли, – ответил Ржевский. – Привычка касается употребления соли. В походах часто бывает, что есть приходится не за столом с тарелкой и приборами, а держать кусок пищи прямо в руках. Например, печёный в золе картофель. В декабре двенадцатого года я, знаете ли, часто такое едал. И в подобных случаях весьма неудобно сыпать соль на пищу, потому что значительная часть сыпется мимо. Гораздо удобнее опускать пищу в соль – самый краешек.

Лицо Тутышкина, ещё некоторое время остававшееся багровым, постепенно вернуло себе первоначальный цвет, а Софья успела тихо вздохнуть.

– Вот я и хотел по старой привычке, – продолжал Ржевский, – насыпать на тарелку горочку соли, а после опустить в неё… ну, к примеру, вот этот помидор! – В следующее мгновение он схватил вилку и наколол на неё одну из долек помидора, украшавших курицу в желе.

– Очаровательный рассказ! – воскликнула Софья, так что муж в очередной раз встрепенулся, но теперь смотрел с подозрением на неё, а не на поручика.

– Так вы позволите? – спросил Ржевский, снова будто случайно касаясь пальцев дамы, которые так и не выпустили солонку.

Софья, кажется, ничего не слышала и не почувствовала, однако воззрилась на поручика с таким восхищением, что Тутышкин снова начал багроветь, а сам поручик – теряться в догадках: «Неужели, одно прикосновение так подействовало?»

– Очаровательный рассказ, – повторила Софья, – поэтому я возьму эту солонку с собой в память о нашей сегодняшней встрече, Александр Аполлонович. – Она открыла ридикюль и спрятала туда трофей прежде, чем кто-либо успел что-то возразить.

Ржевский по-прежнему не мог поверить своему счастью, понимая, что поступок дамы весьма смел. И не только потому, что всё это совершалось на глазах у мужа. Ведь, в самом деле, нужна известная смелость, чтобы забирать на память столовое серебро – солонка-то серебряная. Такое и воровством могут счесть.

По счастью, другие гости, увлечённые едой и разговорами, не обращали на происходящее никакого внимания. Рассказать губернатору о серебряном предмете, взятом «на память», могла разве что Тасенька.

Ржевский посмотрел в её сторону и, кажется, впервые за весь вечер заметил, что у этого существа есть глаза, потому что глаза эти стали круглыми, как у рыбы, а губы шевелились так, словно эта рыба задыхается.

– Что с вами, Тасенька? – вырвалось у поручика, а в следующее мгновение та громко закашлялась, согнувшись пополам.

Ржевский вскочил, не зная, как помочь. Плеснул воды в бокал из стоявшего на столе графина, подал ей:

– Промочите горло, полегчает.

Однако Тасенька, продолжая натужно кашлять, не могла сделать ни глотка.

– Может, по спине постучать?

Девица едва заметно кивнула.

Ржевский с силой хлопнул её по спине ладонью, отчего Тасенька согнулась ещё сильнее.

– Да что же вы делаете, Александр Аполлонович! – воскликнула Софья, тоже вскочив. – Доктора сюда надо. Врача!

– Врача! – заорал Ржевский на весь зал.

– Даме плохо! – подхватил Тутышкин, вскочивший вслед за женой. – Врача!

Однако Тасенька уже перестала кашлять, взяла со стола бокал с водой, недавно предложенный поручиком, и сделала несколько глотков.

– Не надо врача, – наконец проговорила она, хоть и хрипловато. – Всё хорошо. Когда Александр Аполлонович меня по спине хлопнул, мне сразу стало лучше.

– А что же с вами было? – спросил Тутышкин.

– Может, это чахотка? – спросил Ржевский на всякий случай.

– Нет у меня никакой чахотки, – уже обычным голосом ответила Тасенька. – Я корзиночкой с салатом подавилась. Откусила у неё ручку, хотела разжевать и случайно проглотила.

Тем временем к ним подошёл пожилой лысоватый господин в тёмно-сером фраке. Поправив на носу пенсне, он деловито произнёс:

– Я доктор. Кому плохо? Вам, барышня? – он посмотрел на Тасеньку. Кажется, она единственная из всех присутствующих продолжала сидеть, а остальные гости за столом вскочили, чтобы лучше видеть происходящее.

– Нет, мне уже хорошо, – твёрдо произнесла Тасенька, сделав ещё один глоток из бокала и чуть кашлянув, чтобы прочистить горло.

Господин в пенсне взял со стола ложечку, и велел:

– Барышня, откройте рот пошире и скажите «а».

– Зачем? – Тасенька нахмурилась.

Доктор присел рядом – на стул, где недавно сидел Ржевский.

– Посмотрю, не простужены ли вы. А то зима на дворе, а вы одеты совсем по-летнему. В моей практике такое часто случается, что приходится лечить барышень, которые простудились на балу. Все эти открытые плечи и тонкие шелка – это, конечно, хорошо для некоторых дел, но для здоровья не полезно, когда на дворе декабрь, а в зале – сквозняки.

– Я не простужена, – уверенно произнесла Тасенька.

– Вот и посмотрим. Скажите «а».

Тасенька подчинилась, а врач придавил ей язык ложечкой и принялся смотреть:

– Правее повернитесь. На свет.

Эту