Осень на краю света - Дмитрий Заваров

— У вас там милиции не доверяют?

— Кто в России милиции доверяет?

— Верно.

С кухни доносились звон и плеск — дед, видимо, мыл посуду. Юрий Григорич снова глянул на окно: светло вроде. Утро уже как минимум. Хотя горящая люстра давала полное ощущение ночи. И почему-то казалось стыдно спросить время.

— Полдесятого, — сказал отец Димитрий.

— Долго я тут…

— Выспался зато.

На кухне у Федора Иваныча резко пахло жареным луком. Старик стоял у плиты, перемешивая в сковороде крупно нарезанную картошку. Плита была старая, советская, с конфорками, похожими на воронки — над ними колыхались крупные, как лепестки цветка, язычки газа. При свете дня кухня выглядела еще более обшарпанной: пузатый холодильник с ручкой-скобой, радио с погнутой телескопической антенной, белый крашеный буфет с мутными стеклами в дверцах, стол с драной скатертью. В такую обстановку луковая вонь вписывалась уместно и даже органично. Дверь, ведущая на терраску, выкрашена светло-салатовой краской: вся поверхность в глубоких продольных трещинах и потеках копоти.

— Очухался? — ворчливо поинтересовался Иваныч.

Он был одет в потрепанную клетчатую рубаху с дырками на локтях и обвислые брюки военного образца. Юрий Григорич заметил на вешалке возле двери свое пальто: кашемир был рыжим от грязи, к спине прицепились листья и даже ветки.

— Ты что, волоком меня тащил, что ли? — пробурчал Юрий Григорич, не оборачиваясь.

— Временами, — откликнулся отец Димитрий.

— Здравствуй, батюшка, — поздоровался старик.

— Будь здоров.

— Прошу к столу.

Картошка оказалась очень вкусной, крупные полукружья лука сочно хрустели на зубах. Юрий Григорич морщился: каждое движение челюсти больно отдавалось в ссадине. Прикрытый грязной тюлевой занавеской, на подоконнике стоял горшок с бегонией, один лист растения прилип к сочащемуся испариной стеклу. За окном, похоже, опять начался дождь.

— Ну расскажи, обо что это ты так приложился? — поинтересовался старик.

— Чего? — не понял Юрий Григорич.

— Котелок обо что повредил? — Иваныч для ясности постучал себя по голове.

— Я не стал его расстраивать, — пояснил отец Димитрий.

Он сидел у стены, рядом с холодильником. Ел картошку медленно, боялся обжечься. Света на кухне было много, поэтому Юрий Григорич наконец смог разглядеть его глаза: голубые, несколько блеклые, но очень внимательные, колючие.

— Так это ты, что ль, его, отец честной? — Иваныч даже развеселился.

— Сам виноват.

— Сам, сам, — покивал в ответ на вопросительный взгляд Юрий Григорич. — Я его спьяну за врага принял, хотел поймать.

— Поймал?

— Как видишь.

— Ну давайте тогда чай пить.

Чайник тоже был старый — желтый, эмалированный, с голубой незабудкой на боку. Юрий Григорич знал, что изнутри он крепко зарос известью: лет тридцать уже чайнику, и это только тот срок, за который Юрий Григорич мог поручиться. А сколько этому чайнику на самом деле, даже Иваныч, наверное, не помнит.

Отец Димитрий принял чашку двумя руками, обхватил крепко, словно отогревая замерзшие руки. Вначале понюхал свежезаваренный чай, потом, зажмурившись, отхлебнул. Вкусно пил чай батюшка, и было видно, что любит он это дело.

Тут тень мелькнула в окне, прогремели шаги на терраске. Два глухих удара — и на пороге возник человек в серой милицейской форме. Дверь открылась не до конца, уперлась в вешалку, полную одежды — толстому милиционеру пришлось чуть ли не протискиваться. Вошел, снял фуражку, знакомым движением провел по ершику волос. И Юрий Григорич его узнал.

— Здравия желаю, люди добрые, — сказал милиционер.

— Здорово, Карлсон, — ответил Юрий Григорич.

Милиционер прищурился, вгляделся.

— Пономарь, ты?! — радостно расплылся в улыбке.

— Узнал? Молодец!

Федоров в два широких шага добрался до Юрия Григорича, обнял.

— Почему «пономарь»? — наклонился к дяде Феде отец Димитрий.

— Фамилия ихняя Пономаревы. Отсюда и кличка у Юрки.

— Что у тебя с головой? — спросил участковый.

— Вчера через кладбище шел, споткнулся, об оградку приложился.

— Что за день такой был! — покачал головой Федоров. — Отец Андрей тоже вчерась споткнулся и теперь с гипсом ходит. Ладно — как сам-то?

— Да потихоньку… — Юрий Григорич махнул на стол: — Давай, присоединяйся, расскажу.

Иваныч вытащил из-под стола бутылку, продемонстрировал гостю.

— Потом как-нибудь, — помотал головой участковый. — Сейчас тут мой коллега рыскает. Боюсь, будет недоволен. А вы кто? — внезапно повернулся милиционер.

— Отец Димитрий. Из патриархии, — гордо пояснил дядя Федя. — Приехал про икону выяснять. По своей, так сказать, линии.

— Понял. — Федоров переключился на дядю Федю. — Я к тебе зашел предупредить. Очень советую полегче с товарищем Сапегиным. И бомбой ему не угрожай.

— Миной, — поправил старик.

— Тем более. Он сегодня зайдет. После обеда, наверное.

— Хрена он зайдет, — мстительно сощурился Иваныч. — Я дверь запру, окна занавешу. Пусть, падла, хоть обстучится.

— А вы тут зачем? — снова обратился Федоров к отцу Димитрию.

— Свидетель. — Священник показал пальцем на дядю Федю.

— Доступно? — спросил Иваныч, дернув себя за ус.

— Доступно, доступно, — успокоительно вытянул ладони участковый. — Все, пошел. Пономарь, с тебя вечером причитается.

Хорошо, хоть пальто не заметил, подумал Юрий Григорич, когда товарищ детства скрылся за дверью. Иваныч встал, внимательно проследил через окно, как Федоров вышел с участка, задернул шторы и вышел на терраску: звякнула щеколда.

— Ты чего, дядя Федя? — спросил Юрий Григорич, когда старик вернулся.

— Ходят тут, суки, итить их мать… — брезгливо протянул Иваныч, присаживаясь.

— Вовка — парень неплохой…

— Только ссытся и глухой! — подхватил старик зло. — Нашли, падлы, грабителя. Я два раза в танке горел. У меня осколков полная нога.

— Они считают, что ты украл икону? — подал голос отец Димитрий.

— Выходит так. — Иваныч опустил глаза.

— Почему?

— Сволочье потому что! — Старик принялся накручивать усы.

— Давай без эмоций, — строго произнес священник.

— Мужики, шли бы вы… — начал было Иваныч, но уперся в еще один требовательный взгляд.

— Дядя Федя, ты видел тетку Ульяну? — спросил Юрий Григорич.