Сибирский кавалер - Борис Климычев

И шли через многие деревни. И везде Мухин шепотком с улыбочкой доброй просил у девок и у молодух дать ему напильничек. Не давали. Боялись. Да и в любой деревенской избе — напильник нужнейшая вещь!

Глындя не унывал, хотя уже и белые мухи с неба стали лететь, и впереди были и первые морозы.

— Ты песню про Уса слыхивал ли? — спросил Мухина, тот только головой покачал. И Мишка Глындя подкрутил свой черный ус и запел:

Эй, усы, эй усы, завелись на Руси

За Москвой за рекой, за смородиновой.

Высоки колпаки, и красны сапожки,

И кричит атаман:

— Есть уродина!

Тот купчина-урод барахло продает

На майданах, собака, куражится,

Сладко ест он и пьет. Но пойдем мы в поход,

Ему небо с овчинку покажется.

Вот в купеческий дом заскочили усы,

А хозяин кричит:

— Ой, Господь нас спаси.

Я бедняк: лишь топчан да квашня еще!

И тогда атаман так усам говорил:

— Нужен лишь уголек, чтоб разжечь огонек.

Пусть с хозяйкой хозяин поджарятся,

Или пусть по сусекам пошарятся.

Вот хозяин дрожит, за кубышечкой бежит,

Вот хозяйка трясется да с деньгою несется.

Вот усы в челноке вдаль плывут по реке,

А река словно ус завивается.

— Хороша песня? — спросил Мишка Лешу Мухина. Ничего не ответил Мухин.

А через неделю, уже и напильник был у Мишки в кармане. Ночами, на привалах, пилил Глындя кандалы, хоть и тихо, да сноровисто. Свои попилит, потом — Лехины. И шепчет:

— Нам ночку потемней да часовых подурней, может, удастся убежать, а уж там: куда кривая вывезет.

Осень уже готовилась сдать все дела зиме. Однажды вечером разыгралась такая буря, с ветром и снегом, что все из сил повыбились. Конвойные решили устроить ночлег на крытом току возле леса. И дождь долбил, и снег сыпал, и шумел лес. Сыро, промозгло. Конвойные прикорнули у догорающего костра. И он погас, а разжигать его дежурный не стал, сном его разморило.

— Теперь пора! — шепнул Мишка Глындя. Поднялись они, кандалы руками придерживая, тихонько ступая, пошли в овраг.

Долго не могли отыскать хоть какой-нибудь камень. Мухин ощущал на лодыжках железную хватку огромного и безжалостного существа. Что за существо это? Здесь его железная лапа, а голова где-то в Петебурхе. Голова-то там, а лапы-то — по всей стране, людей за ноги цапают.

И вот набрели на речушку. И когда нашлись камни, Мухин с великой яростью стал бить камнем по кандальному обручу в том месте, где было пропилено. Оковы вскоре упали. Глындя свои подпиленные кандалы разбил двумя ударами. Сказал:

— Бросать свои железа не будем! Какое-никакое орудие, во-первых, а во-вторых, правило есть: свое каторжное железо сберечь. В Москву вернемся, выточим себе с него по браслету и по кольцу. А можно и по крестику выпилить, чтобы Господь помогал. Милое дело! Такие памятки у многих бывалых каторжников есть.

Прислушался Глындя:

— Сдается мне: дорога рядом. Едет кто-то. По стуку чую, что не мужик на телеге, господский экипаж, он всегда мягче идет. Вон кусты на бугорке, там залечь, так можно будет прямо на облучок прыгнуть. И прыгать будешь ты, потому что полегче меня. Ага! Так и знал — карета! Как поедет мимо, прыгай на кучера, старайся с облучка сбить, а я помогу.

— Не могу я! — прошептал Мухин.

— Ну, брат, не трусь! У нас другого пути нет. Или пожизненная каторга, или в этой карете улизнем!

— А если в карете баре сидят?

— Они дремлют сейчас. Я с ними слажу, твоя забота с кучером управиться. Сам подумай, что нам терять? Прыгай!

Кучер был сбит с облучка, но тотчас вскочил со страшными ругательствами, накинулся на Мухина и стал гнуть его через оглоблю, брызгая ему в лицо горячей слюной. Концом вожжи мужик перехватил Лехину шею и душил его, дыша ему в нос густой зубной гнилью. И Мухин уже задыхался, когда вдруг почувствовал, как тело кучера ослабло и борода его колючим веником царапнула Лехину шею. С бороды этой закапало нечто густое и красное.

— Что это? — спросил Мухин, выпутываясь из вожжей.

— Что, что! — передразнил его Глындя. — Это я мужичка каменюкой по затылку угостил, да и вовремя, не то ты уж задохнулся бы. А камень хорош! В руке хорошо лежит и увесистый!

— Убивцами стали! — сказал Мухин.

— Ну и стали. Не мы их, так они нас. Тут выбирать не из чего. Ты же своего барина резал? Резал? Из-за зазнобы. А тут — не баловство, жизнь спасаем. Кровушки испугался? Чем не краска? Густая, яркая! Бог нашему горю пособил. Экипаж пустой. А то еще неизвестно, что было бы.

Давай-ка, помогай раздевать мужика, его одежка нам пригодится. Нам в наших бубновых сюртуках далеко не уйти. Так! Ни хлеба с собой у него, ни пирогов, я уж не говорю про деньги. Правда, вот табачок-самосад в кисете.

Теперь я кучером наряжусь, а ты в карете спрячешься. Только давай сначала закинем тело в кусты. Бери его за ноги, а я за руки возьму. Раз-два, взяли! Эх, беда, Леха, что у нас тобой головы наполовину обриты. Но я-то в шапке на облучке буду сидеть, никто не узнает, что у меня под нею такое. А ты сиди в карете и без нужды из неё не выглядывай.

Повезло тебе, будешь ехать за барина. До пруда или речки доедем, я кровушку замою, тогда уж экипаж этот до самой Белокаменной погоню со свистом. Кони добрые. Поедем не Владимирской дорогой, а окольными путями. В Москве — к атаману придем. Жеребцов перекрасят, и карету продадут. В Москве затеряемся как иголки в стоге сена. Пока волосы отрастут, парики носить будем.

Мухин молчал. Его свобода забрызгана кровью убитого кучера. Разве она должна покупаться такой ценой? Да и вообще — свобода ли это? Может, это — свобода зайца, за которым охотится рысь? Что делать дальше?

Качание в карете убаюкало. И снилась ему Палашка. Он опять писал её. Но на фанерке была только одна красная краска. И запах у неё был такой, что кружилась голова…

Темные тучи стремительно неслись над куполами церквей и кремлевскими башнями. И сеяли на лету то дождь, то снег. Ветер сбивал с ног прохожих, сваливал на бок экипажи. В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит. В такую погоду покрепче запирают ставни и зажигают перед иконами свечи.

А под каменным мостом в арочном пролете притаились люди. С моста их было не углядеть. Кучи мусора и устои моста надежно укрывали их.

Кто-то костюмом напоминал кучера, кто-то был одет почти прилично. Одни были одеты в легкие зипуны, другие имели на себе шубейки. Все эти люди не обращали ни малейшего внимания на посвист холодного ветра, на непогоду.

Был тут странный человек с длинными черными волосами, спускавшимися на щеки и на нос. Когда он встряхивал головой, волосы на миг разлетались, так, что были видны его жгучие глаза. Сверкнут дикие зрачки и вновь скроются под волосяной завесой.