Рыцарь Грааля - Юлия Андреева

– Господин рыцарь, благородный сэр – вы еретик… – язык Пейре онемел, горло пересохло. Говоря «еретик», Пейре понимал, что подписывает себе смертный приговор. В жаркий полдень его начал бить озноб.

– Промочи горло, господин праведник, наблюдающий из засады за голыми бабами, – де Орнольяк вальяжно поднялся, и силой усадив Пейре на траву, поднес к его губам уже наполовину опустевший бочонок с вином. – Теперь я просто обязан завершить эту историю. А тебе придется послушать.

До грехопадения ангелы были очень сильны и совершенно чисты, но после… он открыл перед ними ворота и вытолкнул в большой мир. Они остались одни. Но Сатана не успокоился на этом, он начал пленять и переманивать других ангелов. Обманом князь тьмы заманивал их на землю в человеческие тела, после чего они все теряли память.

И что самое страшное, он придумал, что даже после смерти ангелы не могут освободиться и вернуться к Престолу Творца.

– Почему же?.. – перед глазами Пейре плыл туман, сквозь который просвечивало солнце, в ушах звучал обволакивающий, нежный голос де Орнольяка или самого дьявола.

– Потому что Сатана придумал, что те, кто проживут жизнь на земле и не вспомнят, кто они и откуда пришли, должны будут рождаться снова и снова, проживая жизни и ни черта не помня.

Пейре скорее почувствовал, нежели увидел, как трубадур сотворил крестное знамение.

– Случалось ли тебе, мальчик мой, смотря на небо или слушая песню, ощущать не радость, а тоску по чему-то давным-давно утраченному и прекрасному? Бывало ли такое, что, смотря на своих соседей и даже родителей, ты понимал, что дом твой не здесь, что доля твоя особая и путь твой проложен меж звезд?

Глаза Пейре наполнились слезами.

– Человек, вспомнивший свое истинное я, должен и обязан сохранить это чувство до своего смертного одра, чтобы затем, превратившись в сияющую точку, в стрелу, направленную в цель, лететь прямо и без остановки к Престолу Господа. Только так и не иначе можем мы навсегда отряхнуть со своих крыльев земной прах. Но верить и знать – это еще не все. Ничто в мире не должно держать тебя, связывая долгами, любовью, дружбой или преданностью.

Невозможно вознестись в Царство Господа нашего, когда душа твоя будет разрываться на части жалостью и отчаянием по всему тому, что ты оставляешь здесь. Если ты будешь жалеть себя, свое тело, покидаемую тобой землю, все то, что ты любил и что не успел познать… Нет ничего хуже, если плачет по тебе близкий друг или любимая женщина, если за тобой тянет руки ребенок, крича: папа, папа, зачем ты покидаешь Меня?! Вернись…

Какая душа – тем более душа ангела – выдержит груз чужих слез? Поэтому они возвращаются, чтобы снова забыть, снова вспомнить, вознестись к чистой любви или погрязнуть в грехе. И так может быть до скончания мира.

– Значит, монахи всегда возносятся к Богу. Ведь их не держат семьи? Они никого не оставляют, – Пейре попытался было приподняться, но опять сел на землю. Голова кружилась.

– Не все. Лишь те, кто узнает или вспоминает свою истинную природу. Тот же из них, кто говорит, что он всего лишь раб Господа – никуда не поднимается, удержанный рабской цепью и невольничьим ошейником. Господь – наш отец и все мы его дети. Запомни, Пейре, сегодня я открыл тебе, кто ты есть на самом деле и откуда ты пришел. Теперь тебе придется жить святой и чистой жизнью, не греша и не вводя в грех других. Тогда в момент смерти у тебя будет шанс собрать все свои силы и вознестись прямой дорогой к Господу.

– А вы… – Пейре невольно смутился своей мысли, – вы живете праведной жизнью?

– Если бы… – трубадур поднялся и, уперев руки в бока, смотрел еще какое-то время на мальчика. – К сожалению, я слишком слаб для того, чтобы жить праведной жизнью хотя бы минуту.

– Но как же тогда вознесение? И все такое?.. – Пейре тоже поднялся, на нетвердых ногах подошел к де Орнольяку. Страха больше не было.

– Я нашел другой путь, – трубадур подмигнул ему и, подняв с земли плащ Пейре, отряхнул его и накинул на плечи мальчику. – Я возношусь в своих песнях. От сирвенты к сирвенте, от кансоны к кансоне я очищаюсь духом святым, который входит в меня, чтобы я мог сочинять. Я пою во славу Господа и людей. Правда, я не пою в церкви, но зато я воспеваю наших прекрасных дам, которые тоже должны наконец вспомнить свою ангельскую природу и вознестись к Отцу небесному. Вот что я, чертов грешник, делаю на этой земле.

Тому свидетель Господь. Мы друг друга давно знаем. И он понимает, что сила искусителя, так же как над любым человеком, довлеет надо мной. И оттого, возможно, он продлевает мне жизнь, чтобы я успел пробудить как можно больше светлых сердец к высокому. Пусть даже и ценой собственного невозвращения.

Де Орнольяк обнял Пейре, и вместе они пошли в сторону домов. Допив последние капли, трубадур распевал охотничью песню, сочиненную им несколько лет назад для короля Генриха Короткого Плаща, барабаня в такт по днищу пустого бочонка.

– А было бы здорово, Пейре, клянусь своими потрохами на дьявольском вертеле, улететь отсюда, прихватив в одночасье всех местных дам?!

Пейре представил себе великолепный уносящийся в синее небо кортеж, и на душе его сделалось весело.

В ту же ночь Пейре упросил родителей отпустить его на ночную рыбалку. Ребята заранее накопали червей и приготовили обычные в таких случаях снасти. Прежде Пейре никогда не удавалось поудить вместе с другими мальчишками, поэтому и собираться он начал загодя.

Из орешника Пьер выточил для сына удилище, к нему примотали шелковую нитку и повесили замысловатый крючок, выменянный у сына золотаря на горячий пирожок с мясом.

С собой Жанна дала сыну пару лепешек да крошечный горшочек с медом. У горшочка не было ни одной ручки, сам он был битым-перебитым, со сколами и затершимся рисунком, но Жанна привезла его из дома родителей, так что это была скорее память, нежели посуда.

Беря узелок с едой, Пейре даже поежился, нащупав под тканью толстый твердый бочок горшочка. Не ровен час и…

Он поцеловал маму и, схватив удило, лютню и теплую шерстяную накидку, побежал к калитке, где уже дожидались его мальчишки.

Ночь выдалась теплой, огромная круглая луна светила над водой, купая в ней свои светлые волосы. Пейре засмотрелся на небесную женщину, поражаясь ее красоте и колдовской силе. Казалось, что достаточно только подойти к воде и дальше уже пойдешь по ее гладкой теплой поверхности, как сам Спаситель. Туда, навстречу изливающемуся небесному свету. Туда, на встречу со своей подлинной семьей – ангелами Господа. Свет луны манил и притягивал Пейре. Он отложил удочку и поднялся, позволяя луне обнять его своим светом, точно призрачными доспехами, легкими, как поцелуй небесной девы, прочными, точно подлинное колдовское серебро мавров.

Ребят рядом не было, они разбрелись по берегу, выискивая рыбу. Поколебавшись с минуту, Пейре припрятал под куст ракиты свои снасти и, надев старую накидку, пошел себе по берегу, перепрыгивая через выброшенные волнами водоросли и собирая ракушки.