Веселые и грустные истории про Машу и Ваню - Андрей Колесников

Маша не интересуется машинками. Ее устраивает ворох сладкой ваты на деревянной палочке. Когда мама первый раз купила ей сладкую вату, она взяла ее, подержала перед собой и сказала:

– Вот настоящее счастье для маленькой девочки.

Один итальянец сфотографировал Машу за этим занятием. Ему, чернявому, понравилась девочка с длинными льняными волосами, голубыми глазами и с ворохом белой сладкой ваты в руках. Пока она позировала ему, ее мама, засмотревшись на все это, споткнулась и упала.

– Ничего, мама, до свадьбы заживет, – успокоила Маша.

– Да все, Маша, я уже замужем.

– А, ну да, – согласилась Маша. – Хорошо тебе? – Да.

– И что, белую фату не хочешь?

– Нет, фату не хочу.

– Ну тогда до моей свадьбы заживет.

Она мечтает о белой фате и о принце Филиппе, но знает, что его сердце занято. Она не страдает, ничего личного. Она понимает, что свадьба – это игра. Серьезно у нее с одним мальчиком из детского сада.

На танцах вечером она сторонится других детей, хотя любит танцевать. Ее брат не понимает, как можно не танцевать, если играет хорошая музыка.

– Давай, Ваня, давай, – равнодушно говорит она ему, – иди, танцуй. За все заплачено.

Только когда дети повторяют за взрослыми их фразы, понимаешь, насколько эти фразы тупые.

– Маша, – говорю я ей по телефону, – ты же любишь танцы. И не притворяйся, что они тебе безразличны. Ты весь год мечтала о них. Помнишь, сколько раз ты заставляла меня рассказывать тебе, как мы из Москвы приезжаем на море и сразу идем на танцы?

– Помню, – говорит она. – Мало.

– Да, зато каждый день. И почему же ты теперь стоишь в сторонке?

– Папа, – тихо говорит она, – я тебе скажу, только пусть мама выйдет из комнаты.

– Ну пусть.

– Папа, она не хочет.

– Я не могу оставить их двоих в номере, – сразу говорит мне жена. – И не проси.

Это ревность. Все равно ведь придется. Когда она выходит, Маша, решившись, говорит:

– Папа, это же измена! Ты что, не понимаешь?

– И кому ты изменяешь, Маша?

– Васе. Принцесса Аврора не сделала бы этого.

– Хочешь, я спрошу разрешения у Васи? Вася ведь остался в Москве.

– Спроси, папа! Пожалуйста!

На следующий день я сказал ей, что Вася не против. Вечером она танцевала буквально до изнеможения.

Вопрос: должен ли был я на самом деле поговорить с Васей? А если бы он не разрешил?

Маша шла берегом моря. Ее зимняя мечта исполнилась месяц назад. Вот уже месяц она с братом и мамой живет здесь. Хорошо ли ей? Да. Вот идет она берегом моря и видит смуглого мужчину лет 35. Он останавливается, здоровается с ней и гладит по голове.

– Кто это, Маша? – спрашиваю я ее, когда он нехотя отходит от нее и идет не спеша дальше.

– Это мой друг, – отвечает она, пожав плечами.

– Друг? Маша, да ты его в первый раз видишь! – поражается мама.

– Ну и что? Он же со мной поздоровался, мама! – отвечает Маша.

Таким образом, ее другом становится всякий человек, который с ней поздоровался. Это логично. Так и должно, по идее, быть. Но так не бывает ведь никогда, мне казалось до тех пор, пока я неделю назад не присоединился к ним здесь.

Можно было бы все списать на ее детскую наивность. Но вот администратор ресторана подходит к нашему столу, смотрит на стул, где только что сидела моя дочь, и спрашивает меня:

– Где Марша?

Я пожимаю плечами. Она только что сидела здесь. Спросил бы он меня, где Ваня, и я бы точно ответил. Ваня ушел еще 10 минут назад, и искать его надо в зале игровых автоматов. Он сидит в машине перед бесконечно повторяющейся на экране картинкой бьющихся спортивных автомобилей и бешено крутит руль. Он может крутить его час. Может два. И три тоже может. Никто просто не проверял, сколько он может крутить этот руль. Только не надо говорить, что мы оставляем ребенка без присмотра, чтобы самим спокойно поесть. Ваня и Маша находятся под постоянным пристальным наблюдением. Их провожают, взглядом и за руку, из ресторана и встречают с распростертыми объятиями в зале игровых автоматов. Там обижаются, если Ваня полдня не кажет к ним носа. Но это может означать только одно: что мы в этот день уехали кататься на яхте.

– Где Марша? – раздраженно повторяет администратор.

Я опять пожимаю плечами. А может, она уже на танцах.

– Марша – мой друг, – наставительно говорит администратор.

Можно было бы предположить, что просто у него работа такая в этом отеле, предназначенном для детей, а не для взрослых.

Но вот Маша сидит на гальке с итальянской девочкой и о чем-то болтает с ней. Но о чем она с ней может болтать? Я подхожу поближе: точно, ни о чем. Маша не знает итальянского, а девочка русского. И все-таки они не могут наговориться. Подходит отец итальянки и говорит мне по-английски:

– Они подружились, правда?

– Да, – говорю я. – Но о чем они говорят?

– Море, – отвечает он. – Парашют. Они говорят о парашюте.

Да, точно. Маша показывает рукой на парашют, который тащит на себе маленький катер. Известное развлечение.

– Папа, – говорит мне Маша, – я тоже хочу туда.

Она снова показывает на парашют, под которым болтается чье-то безжизненное, как представляется отсюда, тело. Я понимаю ее. Она тут везде уже была, кроме этого неба.

– Маша, – говорю я ей. – Там скучно, на небе.

– А почему? – задает она любимый свой вопрос.

– Ну видишь, под парашютом дяденька скучает. Он там один. Ему не с кем поговорить. Поболтать просто.

– Не с кем поболтать на небе? – после долгого молчания уточняет Маша.

– Не с кем, Маша, – с сожалением подтверждаю я и вдруг спохватываюсь. Но поздно.

– А бог? – уже спрашивает она.

– Что бог?

– Можно с богом поговорить.

А я ведь ей сам же только что рассказывал про бога. Рассказывал, когда мы ехали в автобусе. Она сидела во втором ряду и напевала какую-то песенку. Гид, сидевший впереди, незаметно подсунул ей микрофон, чтобы песню услышал весь автобус. Но Маша вовремя заметила этот маневр и замолчала.

– Скажите ей, что если она сейчас споет, то будет звездой, – попросил меня гид по-английски.

Я сказал, неожиданно Маша запела: «Мамочка, милая мама моя, пусть эта песенка будет твоя…» Она спела ее всю, но, впрочем, торопилась поскорее закончить. Раздались аплодисменты.

– Все, папа? – спросила она меня.