Потому что я тебя люблю - Гийом Мюссо

Неизвестный

Коннор припарковал машину на Брум-стрит и два квартала, оставшиеся до дома, прошел пешком. Сохо,[26]как и весь город, тонул под ровным слоем снега, залепившим вывески арт-галерей, ресторанов и модных бутиков.

Он подошел к дому с литыми чугунными решетками. Недавно обновленный фасад здания был украшен сотнями лампочек, а на тротуаре незаконченный снеговик, почти потеряв надежду, ждал свою морковку, шляпу и трубку.

— На, дружище, возьми хоть это, — сказал Коннор, завязывая вокруг его шеи свой шарф.

В холле он просмотрел почту, а затем вызвал лифт. Кабина остановилась на последнем этаже, где находилась его квартира, просторное жилище в спартанском стиле. Ни запаха пирогов, ни отдающего дымком аромата индейки, томящейся в духовке несколько часов, ни елки, ни детской комнаты — ничего этого не было в его доме. Ни тепла, ни жизни. Коннор купил эту квартиру пять лет назад, она стала олицетворением его социального успеха, но никогда по-настоящему он не обставлял и не украшал ее. Слишком много работы, слишком много сложностей… А главное — не с кем разделить радость домашнего уюта.

Посвятив свою жизнь погружению в чужие души, сам для себя он был чем-то непонятным и таинственным. Он любил женщин, но до сего времени все его любовные приключения заканчивались ничем. И даже тогда, когда все шло хорошо, рано или поздно наступал такой момент, когда любовница начинала упрекать его в непроницаемости. Как мог он признаться, что ему не удается найти в любовной связи ту степень близости, которая связывает его с пациентами?

Коннор подавил зевок и открыл холодильник, где стояла наполовину опустошенная бутылка шардоне. Прежде чем вернуться в гостиную, он плеснул себе в стакан. В квартире было холодно, и он одним махом выпил вино и не устоял перед желанием налить еще.

Этим вечером он почувствовал, что изнутри на поверхность опять всплывает некая саморазрушающая сила. Коннор всю жизнь сражался с ней и знал, что эта борьба требует постоянного контроля.

Он развязал галстук, сделал несколько шагов к оконному проему и свалился на диван. В его сознании постоянно вертелся образ странной девочки Эви, которая хотела украсть его сумку. Он опять вспомнил отчаяние, которое прочитал в ее взгляде. И опять пожалел, что ничего не смог сделать для нее. Ее вызывающие тревогу слова все еще звенели в его голове, доводя до мигрени: «я хочу убить человека», «чтобы отомстить».

— Не делай эту глупость, — прошептал он, как будто Эви могла услышать его. — Что бы тебе ни сделал тот тип. Не убивай его.

Именно в этот момент зазвонил телефон. Он помрачнел. Это, конечно, Николь. Из-за всей этой истории он забыл перезвонить ей.

Он ответил.

Но это была не она.

Он услышал голос молодой женщины, искаженный страхом. Она винила себя в том, что кого-то убила.

Выйти к рассвету можно только пройдя по тропе ночи.

Халиль Джебран[27]

Прошло три месяца…

Наступает конец зимы, начинается весна.

Бледно-розовая заря поднимается над Ист-Ривер,[28]предвещая солнечный день.

Неподалеку от реки возвышается церковь Божьей Матери, маленькая испанская молельня, зажатая между складом и неказистым зданием. В этом доме находится центр временного приюта бездомных. Все устроено здесь с допотопных времен, плитка ободрана, канализация работает плохо… но, тем не менее, место пользуется хорошей репутацией среди тех, кто живет на улице. Бомжи знают, что здесь, в отличие от официальных заведений, им не станут задавать вопросы, а просто дадут пищу и чистую одежду.

В спальне, расположенной в подвале, с десяток бомжей еще досыпают на походных кроватях, а в общем зале нижнего этажа первые проснувшиеся уже сидят за скудным завтраком. Это диккенсовский «Двор Чудес» XXI века: сидя за столом, молодая, но уже беззубая женщина лакает кофе из чашки, как кошка; рядом с ней здоровяк русский с ампутированной рукой неловко крошит сухарь, запасаясь впрок; возле окна старый костлявый негр, равнодушный к пище, сворачивается в спальном мешке и все бубнит и бубнит свои навязчивые причитания…

Внезапно открывается дверь, и входит человек с густой бородой, одетый в черное пальто. Он здесь не ночует, но он — завсегдатай этого места, и с некоторых пор часто приходит сюда, чтобы зарядить телефон в зале приюта.

Погруженный в себя, равнодушный ко всему окружающему Марк Хэтэуэй протащился в угол комнаты и, прежде чем свалиться около розетки, успел присоединить к ней свой хромированный аппарат.

Марк ни разу не видел жену с того самого Рождества. Теперь он походил неизвестно на кого. Волосы торчат в разные стороны, как у безумного, потухший взгляд, на лице — слой грязи. Он давно покинул мир живых, чтобы жить в постоянном мраке — на последней ступени перед падением.

У вас новое сообщение.

Металлический голос в трубке ничто не пробуждает в нем, как вдруг…

— Марк? Это я…

Этот голос, он узнаёт его. Это голос его жены. Хотя мозг его затуманен, он все же чувствует, что Николь рыдает.

— Перезвони мне, это срочно.

Короткая пауза, затем:

— Мне нужно кое-что тебе сказать…

В этот момент Марк уверен, что Николь собиралась объявить ему, что найден труп Лейлы. Перед ним предстает душераздирающее видение: людоед, зверь, маленькая девочка, вопящая в ночи, но…

— А ведь ты был…

Он уже больше не мог дышать. Сердце стучало у него в висках.

— …А ведь ты был прав, — вновь проговаривает Николь.

Опять молчание. На этот раз он ничему больше не верит, он больше ничего не понимает. Затем:

— Они ее нашли…

Он закрывает глаза, находит в себе силы пролепетать молитву, адресованную сам не знает кому.

— Она жива, Марк.

Горячая волна проходит по всему его телу и пригвождает его.

И теперь плачет он.

— Лейла жива.

Любить — это взять на себя заботу об одиночестве другого, не имея возможности ни заполнить, ни познать его.