Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорси

Катилина пришел в отчаяние, как и многие другие честолюбивые люди в таких ситуациях. Если сенатор продавал свои земли для уплаты долгов, то делал это себе в убыток, поскольку рынок был узок, однако куда большее значение имело то, что он терял один из главных признаков своего статуса и шансы на политическое будущее. Некоторые видели перед собой выбор: либо политическая смерть, либо революция. В сельских районах Этрурии сторонник Катилины Манлий, служивший центурионом в легионах Суллы, набрал разношерстную армию из бедняков и отчаявшихся. К сулланским ветеранам, у которых не получилось стать преуспевающими сельскими хозяевами на участках, полученных после того, как они ушли из армии – из‑за плохой земли, неразвитости экономики или просто собственных ошибок, – присоединились бывшие марианцы и прочие, кто видел единственный для себя выход в революции, – они двинулись на врага, неся орла одного из Мариевых легионов, но не времен гражданской войны, а одного из тех великих походов, во время которых он спас Италию от варварских орд. Однако поначалу не было ясно, начнется ли открытое восстание, и если начнется, то когда.[30]

21 октября сенат издал декрет о введении чрезвычайного положения – senatus consultum ultimum, в соответствии с которым консулы призывались принять все меры, необходимые для защиты res publica. Итак, соответствующее решение было принято, однако мнения по поводу, в какой степени можно в этой ситуации пренебречь законами, разделились. Те же самые меры принимались против Гая Гракха в 122 г. до н. э., а затем в 100, 88 и 78 гг. до н. э.[31] Во многих отношениях это было признанием того, что традиционные республиканские механизмы не срабатывали, когда возникала серьезная внутренняя угроза.

Катилина все еще находился в Риме, продолжая посещать заседания даже после того, как Манлий в октябре открыто поднял восстание. Обвинения со стороны Цицерона становились все более яростными, однако попытка заговорщиков убить его провалилась. В конце концов в ночь на 8 ноября Катилина бежал из Рима, чтобы присоединиться к Манлию. Его сторонники, оставшиеся в Риме, оказались поразительно неловки, неблагоразумно вступив в переговоры с послами галльского племени аллоброгов в надежде получить от них конные отряды для повстанческой армии, но галлы вместо помощи заговорщикам отправились к властям, и сторонники Катилины были застигнуты с поличным и арестованы.

Среди схваченных оказалось четверо сенаторов, наиболее высокопоставленный из них – Публий Корнелий Лентул, претор того года и один из людей, изгнанных из сената в 70 г. до н. э.[32] Он состоял в браке с Юлией, троюродной сестрой Юлия Цезаря, которая уже успела побывать вдовой. Какое‑то время Лентул и его товарищи утверждали, что они невиновны, а затем предстали перед сенаторами. Однако под тяжестью улик они утратили самоуверенность, и каждый из них признался, осталось решить вопрос о том, как с ними поступить.[33] Их судьба решилась 5 декабря на заседании сената в храме Конкордии (согласия) – место, несомненно, выбрали сознательно, подразумевая призыв к единству, однако, возможно, также как напоминание о жестокой акции, предпринятой в прошлом, поскольку это святилище построил человек, который возглавил расправу с Гаем Гракхом.[34]

Во время последовавшей дискуссии один оратор за другим выступали за смертную казнь. Гай Октавий занимал среди сенаторов не то положение, чтобы его точкой зрения интересовались, однако Юлий Цезарь был претором‑десигнатом (избранным, но еще не вступившим в должность) на следующий год, а также великим понтификом, и Цицерон вскоре спросил его мнение. Ходили слухи, что дядюшка Атии принадлежал к числу заговорщиков, а потому теперь, вместо того чтобы доказать свою преданность республике, согласившись с остальными, смело выступил против казни заговорщиков. Он был прав, утверждая, что предавать их смерти без суда – антиконституционно, хотя его собственное предложение разослать обвиняемых по различным городам Италии и держать там под стражей вообще не имело прецедента. У римлян не существовало тюрем для содержания там преступников сколь‑либо длительное время и уж тем более постоянно.

Достижение согласия оказалось под угрозой, и казалось, что честолюбивый Юлий Цезарь обретет славу человека, который в одиночку сумел изменить умонастроение сенаторов. Тогда другой энергичный политик, трибун‑десигнат Катон Младший, произнес сильную речь, выступив за немедленную казнь обвиняемых. Остальные поддержали его и выразили серьезное сомнение в целесообразности содержания сторонников Катилины под стражей. Когда началось голосование, подавляющее большинство сенаторов высказалось за смертный приговор. Мы не знаем, как голосовал Гай Октавий, однако наиболее вероятно, что он поддержал общую точку зрения, а не разделил мнение Цезаря. Один из старейших и самых уважаемых деятелей сената назвал Цицерона «отцом отечества» (parentem patriae).[35]

Лентула отрешили от должности претора, но, блюдя этикет, Цицерон лично сопроводил его к месту казни, где заключенных задушили. После этого Цицерон лаконично объявил: «Они прожили!» – по‑латински это всего лишь одно слово, vixerunt. В Риме поговаривали о резне и поджогах, которые собирались устроить заговорщики, чтобы в городе начался хаос, и теперь люди вздохнули с облегчением, увидев, что опасность миновала. Республика избежала непосредственной угрозы, хотя Катилина и его армия еще не были побеждены. Куда труднее было предсказать долгосрочные последствия пренебрежения законами. Хотя Рим являлся господином мира, его политика по‑прежнему носила агрессивный характер, будучи источником насилия и нестабильности. Однако высокая степень риска искупалась немалыми выгодами в случае успеха, и когда год окончился, Гай Октавий был полон решимости продолжать карьеру.[36]