Точка Зеро - Татьяна Рябинина

— И у зороастрийцев тоже, — кивнула мать Алиенора. — Но это было гораздо позже. Заратуштра жил за тысячу лет до рождества Христова. А древняя вера персов уходит в такую глубину веков, что и представить трудно. И он не верховный бог, а единый. Как и у христиан. Точнее, Бог один и един для всех людей. Просто в разное время и у разных народов в него верят по-разному. Вы можете сравнить сами.

Персы верили в мудрого и благого Творца, существование духовного мира и двух духов — Светлого и Темного. От выбора между ними зависит судьба человека в духовном мире. Помыслы и действия человека, избравшего добро, направлены на поддержание Аши — всеобщего закона мировой гармонии. В основе человеческой сущности лежат вера, совесть и разум, позволяющие отличать добро от зла. Когда мир придет к концу, силы добра во главе с Саошьянтом — Спасителем мира — должны сразиться с Ариманом и одолеть его. После этого весь телесный мир будет воскрешен для Последнего суда. Теперь вы понимаете, зачем нужно Отражение?

— Для воскрешения телесного мира, — прошептал Тони. — Души вернугся в Отражение. Но где они находятся сейчас?

— Этого не знает никто, — покачала головой мать Алиенора. — Да, Отражение — Книга Жизни, где записаны дела и слова каждого жившего на свете человека. В день Последнего суда души вернуг в Отражение свои мысли и чувства, ибо нельзя судить дела без помыслов и помыслы без дел. Но если Отражения не будет…

Кто-то поскребся в дверь, в щель просунулся длинный тонкий нос. Писклявый голосок что-то спросил по-окситански. Коротко ответив, аббатиса встала.

— Мне надо поговорить с новой послушницей и отпустить ее опекуна. Ждите меня здесь, я скоро вернусь. Угощайся, — она шевельнула подбородком в сторону миски с фруктами. — Пока не захлебнулся слюной. А ты устройся поближе к камину и согрейся уже. С этой стороны не так сильно дует.

Как только дверь за ней закрылась, Тони быстро доел кусок хлеба, который так и сжимал в кулаке, и набросился на сочные груши. Мне стало завидно, и так захотелось почувствовать на языке влажную сладкую мякоть. Я подобралась к самой миске — и да, ощутила вкус и запах, но это была самая настоящая пытка. Словно тебе разрешили лизнуть еду, но запретили кусать, жевать, глотать.

— Мы моральные уроды, — сказала я. — Нам говорят, что мы погубили весь мир, а нам как будто все равно. Мы жрем груши.

— Ну, ты, допустим, не жрешь, — буркнул Тони, бросив огрызок в камин.

— Считай, что я их облизываю.

Тони покосился на миску и опустил руку, которая тянулась к очередной груше.

— Ты предлагаешь побиться головой об стену? Это не поможет, Света! Все уже произошло, и, как я понимаю, исправить ничего невозможно. Да, мы это сделали, но ты же понимаешь, что мы были просто инструментом в чужих руках. Мы хотели помочь Маргарет и Питеру, но Маргарет, я думаю, обманули так же, как и нас. И так же ее использовали. И ты знаешь, кто.

Я попыталась вспомнить, что почувствовала, когда впервые увидела сестру Констанс. Маргарет тогда была напугана, расстроена — само собой. И к аббатасе она потянулась, словно та была последней ее надеждой. Даже когда Маргарет узнала, что ей скоро предстоитумереть, она все равно цеплялась за старуху, какза спасательный круг. Ну еице бы, у нее ведь было такое же кольцо, они же сестры — то ли по счастью, то ли по несчастью, как уж посмотреть. Но что тогда думала я? Не показалось ли мне что-то фальшивым, наигранным? Или я уже сейчас пытаюсь внушить себе, что должна была испытывать нечто подобное?

Нет, ничего такого не было. В тот момент я была слишком захвачена переживаниями Маргарет. Но вот потом, когда вернулась снова…

Я вспомнила, как невольно сравнила сестру Констанс с бабой-ягой из любимой сказки. И хотя мне хотелось верить, что она поможет, даст череп на палке и отправит домой, чудилось мне в ней нечто зловещее. И тогда, и позже, когда мы вернулись к ней с Тони, я не единожды ловила ее на лжи. Что-то она рассказывала совсем не так, как в первый раз. Возможно, память уже подводила ее, и она не помнила прежнюю версию. А может, в этом был какой-то злой умысел.

— Как думаешь, что дьявол мог пообещать ей? — спросил Тони, все-таки взяв из миски еице одну грушу.

— Наверно, то же, что и всем. «Будешь ты царицей неба и земли». Уж не знаю, случайно она проговорилась или нет, но что-то такое проскользнуло. Что она жалела о своем выборе. О том, что не отказалась от кольца. Или о том, что не выбрала любовь.

— Хотя мог ничего и не обещать. Не знаю, помнишь ты или нет, но когда Мартин уехал в Стзмфорд, Маргарет читала всякую религиозную заумь. В том числе и тракгат о дьяволе. И там было сказано, что дьявол не может навредить человеку сам, своим личным действием. Но может внушить дурные мысли или ему, или кому- то другому — кто навредит этому самому человеку. Причем внушит так, что чувак будет уверен: это его собственные мысли и желания. Именно так поступают женщины, кстати.

— А можно без сексизма? — поинтересовалась я.

— Нельзя, — парировал Тони. — Пока я в женской шкуре, буду говорить все, что сочту нужным.

— Ну, я тогда тоже много чего могу сказать о мужчинах. Но лучше воздержусь. В общем, получается, что дьяволу очень надо было уничтожить хотя бы одно из колец, потому что тогда Бог не смог бы воскресить людей для суда. Тони, я ничего не понимаю. Бог же всемогущий. Но выходит, что нет. Тут вообще какая-то сплошная системная нелепость. Сохранность мира доверена кольцам, которые, вроде бы, нельзя уничтожить, но все-таки, оказывается, можно. Если угробить Отражение, значит, все пропало. Кольца стерегут какие-то безумные старухи. Объясни мне, пожалуйста, зачем Бог вообще все это затеял, зачем создал человека, если заранее знал, что получится такая халтура? И как вообще умудрился создать такое несовершенство?

— Ты про свободу воли когда-нибудь слышала? Есть ли такой камень, который Бог не в состоянии поднять? Есть — человеческое сердце.

— Надо же, как пафосно! — фыркнула я.

— Это не я придумал. Бог, разумеется, знал, что произойдет, еще до начала творения.

— To есть все предопределено?

— Ну как ты не можешь понять? — начал злиться Тони. — Ничего не предопределено. Люди сами творят свое будущее. Просто Бог изначально знал, каким именно они это будущее сотворят. Точно так же, как я знаю, что ты обожжешься, если схватишься за раскаленный утюг. Каждый человек рождается нейтральным, как Швейцария. А потом сам выбирает добро или зло. Причем не раз и навсегда, а каждый день, каждый час, снова и снова. В этом его свобода. А без свободы не может быть настоящей любви.

— По-твоему «люби Бога, иначе попадешь в ад» — это свободный выбор? — я тоже начала злиться. — Все равно что этим несчастным теткам предложили: жить либо долго и скучно, либо весело, но мало.

— Ты нарочно дурочку включила? — вздохнул Тони. — Тебя не удивляет, что при таком якобы несвободном выборе большинство предпочитают не любить Бога? Добро — это всегда такой геморрой, не находишь?