Река Найкеле - Анна Ривелотэ

Мы поднимаемся на второй этаж и попадаем в жилое помещение, где дети играют, спят и все такое… не знаю, как называется, по ходу, группа. Начинаем искать ежика. А его там нет. Я уже с сомнением спрашиваю парня, а был ли?.. Он говорит: точно был, щас найдем, он не мог далеко уйти (почему?). И тут видим, что дверь в туалет приоткрыта. Заходим, а там такая картина… Толчки такие детские, крохотные, наземные, чтобы дети с них не падали, наверное. И в одном из них ежик плавает. И не то чтобы тонет там, барахтается, терпит бедствие. Нет. Спокойно и с достоинством, высоко держа голову над поверхностью воды, плавает в унитазе еж.

Ну, первая мысль, если честно, была такая: надо ли мне подавать вид, что я вижу ежа?.. а что, если на самом деле его там нет?.. Но тут Леха как ни в чем не бывало говорит: «Он, наверное, попить полез и упал. Щас я его вытащу». Естественно, не тут-то было. Голыми руками ежа откуда-нибудь вытащить не сильно просто. Тогда мы решили найти толстые монтерские перчатки и вернуться за ежиком. Пошли искать, но были укуренными, как уже говорилось выше, и, пока спустились на первый этаж, забыли и про перчатки, и про ежика.

На следующее утро Леша сдал смену на все выходные сторожу, который понятия не имел о том, что кого-то надо в толчке вылавливать. А когда наступила его очередь дежурить, внезапно все вспомнил и помчался ежу на выручку. Тот плавал все так же, только в лице его сквозила обреченность, и запах был не очень. Леша ежика выловил. История закончилась хорошо.

А мне иногда приходит в голову, что, может, мы с Лехой и не единственные на планете, кому приходилось видеть ежика в унитазе… но уж точно таких людей не много. Возможно, единицы.

* * *

Я прекрасно помню все запахи того лета.

Это была странная квартира: люди, оставившие ее, не взяли с собой ничего из вещей. Их зубные щетки все так же стояли в стакане, обувь пылилась возле двери, на веревке висело давно высохшее белье, на диванчике в детской терпеливо ждала раскрытая книга сказок. Умерли, испарились, вознеслись? Я так никогда и не узнала. Но я помню, как припахивал сыростью и канализацией длинный темный коридор, и помню запах стеклоочистителя «Секунда», когда я приводила квартиру в порядок. Одна из множества квартир для встреч с любимым. Отпуск его жены был для нас медовым месяцем, и так, как этот мед, не пахнет ни один другой. Мы наглухо закрыли шторы, включили красный свет и погрузились в любовь. Много дней и ночей мы резвились, как дельфины, в соленом море любви; мы заплывали так далеко, что, не в силах вернуться, засыпали, покачиваясь на волнах. Нам снились одни и те же сны. Мы потеряли счет времени. Иногда мы выходили в магазин, то щурясь от солнца, как кроты, то удивленно глядя в звездное небо. Ах, как пахли после дождя мокрые тополя, так терпко и тоскливо, что ныло где-то в груди. Я помню, как на последние деньги мы купили сигарет поштучно и мятную жвачку Love is… Нам было нечего есть, и запах мятной жвачки не мог освежить нашего голодного волчьего дыхания.

В холодильнике хозяев осталось полбанки протухшего пальмового масла, а в буфете нашлась мука. Знаете, чем пахнет протухшее пальмовое масло? Оно пахнет немного смородиной, немного кошками. Я больше нигде не встречала этот запах, но, когда мы жарили лепешки, он казался мне волшебным.

Когда у Йоши появились деньги, он принес полный пакет с едой, принес большую бутылку вина, и ароматы снеди сводили меня с ума. Лежа в постели, чуть живая от голода и любви, я вгрызалась в хрустящую булку, не замечая острых крошек, сыпавшихся на простыню. Он целовал мне ноги и обещал, что я больше никогда не буду голодать, и это было первое из невыполненных обещаний.

Но время вышло, и внезапно Йоши уехал, сказав напоследок: не плачь, нам больше не будет грустно, потому что я решил навеки быть с тобой и сделать тебя счастливой. Я ждала его долго, ложась спать в его рубашке и завязав глаза его платком, вынюхивая его запах изо всех предметов, которых он касался. Я ждала так долго и безутешно, что иногда мне казалось: я превращаюсь в луксорское изваяние, присыпанное песком бесчисленных веков. Но я устала ждать, не дождавшись, замкнула квартиру на ключ и возвратилась к себе домой. Он позвонил в тот же день, сказав, что вернулся, но не нашел своей прекрасной скво. Я выскочила из дому и помчалась через весь город. Когда я вышла из такси, он стоял на другой стороне дороги и ждал меня. За полчаса ожидания он успел из горлышка выпить бутылку вина, опьянеть, а потом протрезветь от страха, что я приеду слишком поздно, когда его сердце уже разорвется. Увидев меня, он упал на колени, потому что не мог стоять, и пополз мне навстречу. Я перешла дорогу, не глядя по сторонам, упала на колени и тоже поползла. Мы сцепились руками, ногами, языками и шеями в пыльный рыдающий клубок и катались по автобусной остановке в последний день этого безумного лета, смешивая слезы, крупные, как виноград.

Наутро квартира больше не была нашей, мы сдали ключи и шли куда глаза глядят, бесконечно. Вдруг оказалось, что ветер полон желтых листьев. Запахло осенью. Точь-в-точь как сейчас.

Майор Урса лежит на спине, раскинув руки, и смотрит в чернильное небо. Ее фуражка и кобура валяются рядом. Ее пепельные волосы смешались с травой и кузнечиками. Она лежит бесконечно долго, но ей ни капельки не холодно. Небеса кружатся над нею, как в планетарии. Майор Урса пьяна и одинока. Она смотрит на семь своих далеких звезд.

Дубге, отец. Ты почти не говорил со мной. Я не помню твоего голоса, но помню твою улыбку, добрую, златозубую, последнюю. Тогда, двадцать пять лет назад, я не видела, как взорвался твой бензовоз, зато много раз видела это потом. Во сне, всегда одном и том же, беззвучном и ярком, как вспышка сверхновой на другом конце Вселенной. Лопающаяся обшивка цистерны и мгновенно разматывающийся клубок огня.

Мерак, мать. Пламя, в котором сгорела ты, было медленным и бесцветным. Это было пламя алкоголя, пожиравшее тебя изнутри долгие годы. Оно доело тебя прямо на улице, между домом и автобусной остановкой, и твоя пустая оболочка мешком осела на асфальт, выпустив из рук пакет с кладбищенскими гвоздиками. Я знаю, не бывает двух одинаковых смертей, но это было для меня как трейлер неснятого фильма о моем будущем.

Фекда, сестра. Знаю, я придумала тебя. В моих детских фантазиях мы были разлученными близнецами, живущими по разные стороны зеркала. Я боялась, что взрослые услышат, как я разговариваю с тобой, и потому изобрела язык незаметных жестов. Мы улыбались и плакали, глядя друг на друга, мы раздевались и разглядывали друг друга, и всего, и всегда у нас было поровну. До поры, когда в твоих волосах я впервые заметила седину — и отказалась верить в то, что старею вместе с тобой. И мы видимся так же часто, но твое лицо давно стало мне чужим — печальным, безучастным.

Мегрец, брат. Надеюсь, однажды я узнаю, что в действительности произошло в тот день, когда тебя не стало. Может быть, в четырнадцать лет ты был мудрее, чем я в тридцать семь. А может быть, просто поскользнулся на подоконнике раскрытого окна. Ты упал на перила крыльца, и твое смуглое тонкое тело разломилось пополам, как шоколадный батончик. Когда я возвратилась из института, оно все еще было там, завернутое в две отдельные простыни.