Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов… - Зоя Борисовна Богуславская

нашествия.

Мы свежи —

как заросли и воды,

оккупированные

свободой!

Кыш, Кижи…

…а где-нибудь на Каме

два подобья наших с рюкзаками,

он, она —

и все их багажи,

убежали и – недосягаемы.

Через всю Россию

   ночниками

      их костры – как микромятежи.

Раньше в скит бежали от грехов,

нынче удаляются в любовь.

Горожанка сходит с теплохода.

В сруб вошла. Смыкаются над ней,

как репейник вровень небосводу,

купола мохнатые Кижей.

Чем томит тоска ее душевная?

Вы, Кижи,

непредотвратимое крушение

отведите от ее души.

Завтра эта женщина оставит

дом, семью и стены запалит.

Вы, Кижи, кружитесь скорбной стаей.

Сердце ее тайное болит.

Женщиною быть – самосожженье,

самовозрожденье из огня.

Сколько раз служила ты мишенью?!

Сколько еще будешь за меня?!

Есть Второе Сердце – как дыханье.

Перенапряжение души

       порождает

новое познанье…

       Будьте акушерами, Кижи.

Наше безумие шло под гул тройной канонады: профессионального окружения, «света», друзей, родителей и власти. Эхо правительственных залпов звучало с 8 марта, Дня женской солидарности, когда тогдашний глава страны Н. С. Хрущев боролся с передовой интеллигенцией. На этих встречах громили художественное инакомыслие: живопись, музыку, литературу. Аукались кампании 1949–1951 годов. Над головой Андрея и его поэзией был занесен державный кулак, едва не стоивший ему жизни.

Из поэмы «ОЗА»:

Всяко бывало – дождь и радуги,

горизонт мне являл немилость.

Изменяли друзья злорадно.

Только ты не переменилась.

Зоя, помнишь, пора иная?

Зал, взбесившийся, как свинарня…

Если жив я назло всем слухам,

в том вина твоя иль заслуга.

Когда беды меня окуривали,

я, как в воду, нырял под Ригу,

сквозь соломинку белокурую

ты дыхание мне дарила.

Следующий 1964 год, предшествующий нашей свадьбе, сопровождали ослепление, взаимная страсть и привкус пороха. На 30-летнего поэта обрушился державный гнев с угрозой высылки из страны. Громоподобный прилюдный крик вождя и последовавший за этим запрет не только на печатание, но даже на поминание имени – привели Андрея к тяжелому нервному срыву. Естественно, первые месяцы совместности прошли на фоне его депрессии, полного безденежья и отсутствия надежды на какое-либо улучшение нашей ситуации. Это была полнота жизни без будущего. Именно в те дни к нам в дом пришел Володя Высоцкий. Он предложил продавать книжки, кричал, что надо что-то делать, предлагал подпольные левые выступления Андрея по частным квартирам. В конце концов, Володя выручил нас продажей нескольких книг. О роли Юрия Любимова, Театра на Таганке с премьерой спектакля «Антимиры», встречах с Владимиром Высоцким я рассказываю в главе «Время Юрия Любимова и Владимир Высоцкий».

А пока нас ругали все.

– Ты с ума сошла, – говорила лучшая подруга, – уходишь с ребенком из благополучной, состоятельной семьи от прекрасного человека к нищему поэту?

– Сейчас он помешан на тебе, посвящает поэмы, – говорил мой знаменитый приятель, – завтра у него появится другое увлечение, новая муза. О женах поэмы не пишут.

– Что с тобой будет? – говорила моя мама и плакала.

Родители Андрея сетовали: «Она его погубит». Им казалось безумием, что их гениальный сын впервые женится, выбрав из стольких прославленных поклонниц женщину с «прошлым», да еще с ребенком. – Одумайся! – взывали они к нему.

Из поэмы «ОЗА»:

Ты-то простишь мне боль твою и стон.

Ну а в душе кровавые мозоли?

Где всякий сплетник, жизнь твою мусоля,

жует бифштекс над этим вот листом!

Прошло время, мои родители полюбили Андрея, помогали нам, как могли, тяжело было Андрею с его родными. Но и здесь годы замели следы. А после кончины Андрея Николаевича Вознесенского, когда Антонина Сергеевна переехала к дочери Наташе и ее мужу, Юрию Францевичу Шульцу, она часто звонила мне, мы встречались. Были некоторые темы, которые она обсуждала, быть может, только со мной. Сейчас у нас с Наташей отношения родственные, хотя перезваниваемся редко, видимся еще реже. Но так уж сложилось у них с Андреем, которому частенько напоминаю, чтобы позвал сестру на вечер или позвонил на праздник.

Уже через год ослабили прессинг и власти. Под давлением общественного мнения (а оно в те годы еще имело силу) и Запада (заступничество семьи Кеннеди, господ Мальро, Помпиду, Роберта Форда, Американской Академии искусств и других, публикаций в защиту поэта ведущих СМИ) правительство вынуждено было выпустить Андрея за рубеж уже в 1966 году. Состоялись его выступления в крупных залах Парижа и Нью-Йорка. Как это ни странно, на мне отыгрывались еще довольно долго, о чем уже упоминала. Подпись в защиту Андрея Синявского и Юлия Даниэля, вошедшая затем в знаменитую «Голубую книгу» стенограмм процесса над ними, считалась несмываемым преступлением перед обществом. В отличие от автора «Доктора Живаго», Синявского и Даниэля, опубликовавших на Западе рукописи своих романов, продержали за решеткой многие годы.

Сначала задерживались все мои публикации. Повесть «Защита», принятая к печати «Новым миром», не выпускалась шесть лет, печатание рассказов каждый раз осложнялось купюрами, исправлениями текстов, были запрещены и две мои пьесы. Одна после премьерных шести спектаклей в театре им. Вахтангова («Контакт»), другая – посреди репетиции во МХАТе («Обещание»). Разрешения на выезд за рубеж претерпевали резкие качания.

После поездки в Болгарию, год спустя произошел следующий эпизод. Нас с Андреем пригласили в Австралию. Его – с серией поэтических вечеров, меня – для встреч со студентами в университетах. Мы оба были полностью оформлены, заказаны авиабилеты на внешние и внутренние рейсы, номера в гостиницах Сингапура, Мельбурна, Сиднея и др. – там, где планировались выступления. За день до вылета Виктор Николаевич Ильин – генерал, курирующий Союз писателей, вызвал меня к себе, усадил напротив и не без колебания заявил: «Зоя, к сожалению, ты не едешь в Австралию». После паузы, давая мне переварить услышанное, добавил: «До конца еще не знаю в чем дело, но высшие инстанции разрешения на твою поездку не дали. Поедет один Андрей». Как видно, его выступления отменить оказалось труднее, не захотели скандала, неустойка получалась нешуточная.

В той поездке Андрей, естественно, натыкался на нескончаемые вопросы, куда делась госпожа Богуславская. Убытки и по мне были огромные – проплата