Я - Инквизитор - Александр Мазин

Сипякин хохотнул.

– Угу,– сказал он.– Я для своих ничего не пожалею. А ты, Ласковин,– мой. Ты, Ласковин, крепкий мужик, я таких люблю!

– Да нет, спасибо, Виктор Петрович,– сухо сказал Андрей.– У меня большие неприятности, Виктор Петрович.

Абрек убрал руку с его плеча, но по-прежнему стоял сзади. Как ни странно, Ласковина это не нервировало, а скорее успокаивало.

– Херня! – Конь мотнул головой.– Я сказал – ты отмазан. Все. Конец.

– К сожалению, не все, Виктор Петрович,– возразил Андрей.

Сипякин повернулся к нему. «Выхлоп» у него уже был будь здоров, но Конь славился умени-

ем заглатывать спиртное, сохраняя ясность мыслей.

– Опять наехал кто? – осведомился он.– Кто, суки? Ты мне скажи! – поднапуская куража.—

Я им голову в жопу запихну!

– Не на меня,– покачал головой Ласковин.– Парень, который со мной был, в больнице. Машина сбила.

– Бывает,– отвернувшись, равнодушно изрек Сипякин.– Абрек, пивка мне налей. И выключи видак к екалой матери!

Что-то в его реакции показалось Андрею неестественным.

– Их машина! – с нажимом произнес Андрей.

Сипякин вновь повернулся к нему вместе с креслом (оно оказалось на колесиках), глянул холодными трезвыми глазами:

– И чего ты от меня хочешь?

Андрей ответил не сразу. Чего он, действительно, хочет от шефа? Справедливости?

– Справедливости! – ответил Андрей.

– Угу! – Конь взял из рук своего телохранителя высокий стакан с пенной шапкой, отхлебнул.– Вот, значит, как. Справедливости? Ты, еш твою мать, ты чем недоволен? Тебя не тронут, понял? Не тронут! А за каждого мудака в городе я не отвечаю! Ты понял, Ласковин? Нет?

– Значит, помощи не будет? – спокойно спросил Андрей.

Абрек сзади кашлянул.

– Мало я для тебя сделал, засранца?

– Петрович… – пробасил за спиной Абрек.

– Нет, не мало. Спасибо,– бесстрастно произнес Андрей.– Где мне их найти?

– Думаешь, я знаю? – тоном ниже задал встречный вопрос Сипякин. (Ласковин кивнул.)

– Хочешь сам разобраться?

– Да.

– Ну давай… разбирайся. Сам. Твое здоровье! – И одним глотком осушил стакан.– Киздец тебе, парень!

– Посмотрим,– сказал Андрей.– Так как насчет адреса?

– Выпить хочешь?

– Не хочу.

– Тогда будь здоров. Сам, Ласковин, это значит сам! Абрек, постой здесь, он сам дорогу найдет!

Андрей прошел через гостиную, через холл, освещенный дрожащими, имитирующими свечное пламя бра. Когда он уже готов был выйти, появился Абрек.

– Читай,– сказал телохранитель, держа перед ним бумажку с адресом.– Мaстерская улица, знаешь где?

– Знаю.

– Запомнил?

– Да.

– Там двор за воротами. Увидишь. Он,– кивок в сторону гостиной,– ничего тебе не говорил. Усек?

– Да.

– Андрюха! – неожиданно теплым голосом сказал, нет, попросил Абрек.– Забей ты на это дело, не дури!

– Поздно уже,– сказал Ласковин. Абрек покачал массивной, похожей на кувалду головой тяжеловеса.

– Ладно, твое дело. Паспорт заграничный не потерял?

Месяц назад Ласковин с Митяем возили товар к «финикам», и обоим оформили открытую визу на полгода.

– Нет,– ответил Андрей,– спасибо!

– Было бы за что,– буркнул телохранитель.– Дурак ты, кореш. Будь здоров.

И буквально вытолкал Ласковина за дверь.

Андрей проехал по Гороховой до Загородного, оттуда – налево по Московскому. Вел он осторожно, потому что дорога была скользкой, а видимость – скверной из-за мелкого снега. В нутре теплого автомобильного салона он чувствовал себя, словно моллюск в раковине. Ласковин поставил «Шелковый путь» Китаро, старенькую кассету, подаренную Зимородинским семь лет назад. Спокойней. Еще спокойней. Отрешаясь сознанием от будущего, отрешаясь сознанием от настоящего. Настоящий дзен, как говаривал Слава, нет прошлого, нет будущего… Всплыли из памяти чужие, азиатские земли. Один раз только и был… Настоящая Азия. Чужая земля…

Земля звонка, как тыквенное дно,

Дорога спит. Сухой и жаркий колос,

Вибрирующий вздыбившийся волос

Янтарной плотью впитывает зной.

Нагретый камень пахнет белизной,

Не свойственной безногим истуканам.

На скошенную лысину кургана

Садится кобчик. Мутный, слюдяной

Слой воздуха струится над дорогой,

Как марево. Отсюда до Европы —

Тридевять верст. Здесь красное вино

Из жил владык оплескивало глину

Щедрей дождя. Здесь, в небо запрокинув

Снопы бород, окрашенные хной,

Молились разноговорно и длинно,

Прижавшись трещинами губ к резной

Поверхности бессчетных талисманов,

А зной пронзал и танские румяна,

И дымку пота над худой спиной

Ползущего разбойника… 

Чертовски трудно представить такое в заснеженном Питере, но показалось вдруг, что плывут мимо окна серые песчаные барханы. Чужая земля…

«Хранить,– прозвучал где-то внутри странный, посторонний (будто и не собственная мысль) голос.– Хранить. Справедливость…» 

…Весной

Здесь рай. Разводья неба. И тюльпаны.

И ветер Ворс земного океана

Рождает волны, как давным-давно —

Его живой предшественник. Здесь – дно.

Дорога спит. Молочное пятно

Окатанного камня – царским креслом.

И лежбищем отшельника. Здесь место,

Где цепь верблюдов с нежным полотном,

Раскачивая чашки колокольцев,

Плыла над пыльной кучкой богомольцев,

Обернутых в лиловое сукно…

Земля звонка, как тыквенное дно

Дорога спит.[1]

Московские ворота возникли впереди, проплыли слева и исчезли во тьме. Занесенная снегом триумфальная арка…

Барханы исчезли. Дворники поскрипывали по стеклу, сметая ледяную пыль. Спокойней, еще спокойней. Сны, живущие внутри Ласковина, просились наружу. Страшные сны. Иголочки, покалывающие кожу на затылке. Электрический ток… ветер, подталкивающий вперед. «Ты не тот, кем кажешься,– сказал тогда его сэнсэй.– Кажешься самому себе!»

Вячеслав Зимородинский был единственным, кто знал настоящую причину. Настоящую причину, по которой Андрей остановился на лестнице. Между учеником и мастером. Кровь снилась Ласковину. Чужая кровь, смешавшаяся с его собственной. Да, он не тот, кем кажется. Поэтому сейчас едет к единственному человеку, который его поймет. При том, что сам он не понимает ничего, кроме «ты должен это сделать!» Чужая кровь, брызжущая из разорванной артерии… Там, в снах, он знал, что делает. А здесь?