Книга без переплета - Инна Гарина

— Может быть, — со странной интонацией в голосе протянул тот. — А может, и нет. Видишь ли, смертный… — он прервался, не договорив. — Давай сыграем еще раз!

— Как хотите…

Пэк, надувшись, отдал Ловчему кости, снова налившиеся огнем, и с подозрением вперился в Овечкина.

Бросили еще по разу. У призрака выпало десять очков, а у Михаила Анатольевича — опять двенадцать.

— Так, — в один голос сказали саламандра и призрак, и оба уставились на Овечкина весьма недобрыми взглядами.

Михаил Анатольевич вздрогнул. Предчувствие его не обмануло — и этот сон тоже не желал оставаться безобидным и грозил неприятностями.

— И ты надеялся нас перехитрить? — грозно спросил Ловчий. — Что ты скрываешь? Уж, верно, ты колдун… я сразу подумал, что одежда у тебя странновата!

Михаил Анатольевич растерянно посмотрел на свои шлепанцы, к коим за время блужданий по лесным дебрям пристал всевозможный лесной сор, и перевел непонимающий взгляд на Ловчего.

— Я — колдун?

— Кто же еще! Никто не смог бы, кроме самого Пэка, выбросить на его костях двенадцать! Да еще два раза подряд! Признавайся, что ты…

Ловчий осекся и устремил взгляд куда-то поверх плеча Овечкина. Михаил же Анатольевич, пытаясь собраться с мыслями для ответа на это нелепое обвинение, увидел вдруг, что Пэк, возбужденно извивавшийся в огне, внезапно замер и исчез, словно растворившись.

Ничего не поняв, но тем не менее отчетливо ощутив спиной чье-то присутствие, Овечкин поспешно обернулся.

На краю поляны стоял человек. И человек этот с первого взгляда так не понравился Михаилу Анатольевичу, что он, позабыв обо всем, вскочил на ноги и попятился в сторону от костра, и пятился до тех пор, пока в спину ему не уперлись упругие колючие ветки могучей ели

У человека была длинная седая борода, ниспадавшая на грудь, и прямые белые волосы до плеч. Под косматыми бровями его зловеще сверкали глаза. Одет он был в черную рясу до самых пят, подпоясанную грубой веревкой, и опирался на тяжелый резной посох. Волхв, да и только!

— Стража хренова, — произнес этот страшный человек глухим басом и замахнулся посохом. — Опять вы за свое?

Голос его, однако, прозвучал на удивление добродушно, и Овечкин растерянно заморгал.

— Привет, отшельник, — как ни в чем не бывало отозвался Ловчий. — Мы тебя разбудили?

— Разбудили… я же просил не вовлекать посетителей в азартные игры! Ну все, еще раз поймаю — пожалуюсь вашему начальству, ей-Богу, пожалуюсь! Надеюсь, ты ничего не успел проиграть, сын мой? — неожиданно обратился старик к Овечкину, и тот, окончательно опешивши, машинально покачал головой.

Ловчий снова подал голос:

— Он не посетитель. Это случайный путник…

— Случайный?

— … и колдун! — решительно закончил призрак. — Он дважды выбросил двенадцать на костях Пэка!

— Ну и что? — сердито осведомился отшельник. — Скор ты на выводы, повелитель леса! Если б ты был моим учеником, я велел бы тебе просидеть три дня на воде и хлебе и поразмыслить, что есть случайность!

Он махнул на Ловчего рукой и снова обратился к Овечкину:

— Пойдем, сынок. Устал, небось?

Не дожидаясь ответа от онемевшего Михаила Анатольевича, старик повернулся лицом к лесу, поднял посох, и между деревьями вдруг открылась тропинка. Совсем недалеко в конце ее, затерянная во мраке чащи, стояла маленькая бревенчатая избушка, и мирным светом теплилось одинокое окошко.

Михаил Анатольевич в панике глянул на Ловчего.

— Иди, иди, — неприветливо сказал тот. — Выиграл — так чего уж теперь!

И вновь, по совершенно непонятной причине, обуял Овечкина великий страх. Чуть дыша и не осмеливаясь даже смотреть отшельнику в спину, он побрел вслед за стариком по тропинке. Если б он мог, то развернулся бы и убежал. Но слово «выиграл», произнесенное Ловчим, неожиданно приоткрыло для Михаила Анатольевича некий потаенный смысл всего происходившего с ним сегодня. И остатками несчастного своего разума он понял — если куда и надо бежать, то, наоборот, к этому самому отшельнику. Неведомая сила завела маленького библиотекаря в таинственное, пугающее, необыкновенное место, каких, может быть, почти уже и не осталось на земле, место откровения и силы. И пожалуй, даже не разум продиктовал ему это понимание, а то древнее знание, живущее в душе человека, что проявляется наружу только как прозрение или внезапное откровение. И все-таки ему было страшно, очень страшно. С каждым шагом Овечкин отчего-то все отчетливей сознавал, что это — не сон, что все, случившееся с ним сегодня, произошло на самом деле и что остается ему только одно — принять этот фантастический мир, как единственную реальность, принять и самого себя как есть — никчемного маленького человечка, и попытаться с этим всем как-то ужиться. А помочь ему мог только человек, который шел сейчас перед ним по лесной тропе, и ему необходимо было принять эту помощь и поверить отшельнику, если только он не хотел закончить свои дни в сумасшедшем доме.

На подгибающихся ногах поднялся Михаил Анатольевич на крыльцо, и отшельник, пропуская его в дверь перед собою, что-то одобрительно проворчал себе под нос. Войдя же, забился Овечкин в самый дальний угол, примостился на колченогой табуреточке за простым, гладко струганным столом и опустил очи долу, боясь того момента, когда придется посмотреть отшельнику в глаза. Он все-таки еще надеялся, что это сон.

Хозяин, однако, не торопил своего гостя. Он прибавил свету, подкрутив фитиль керосиновой лампы, и принялся расхаживать по тесной горенке, собирая на стол какую-то снедь. И, невзирая на все свое смятение, как человек воспитанный, Михаил Анатольевич не мог все-таки не поднять глаз и не сделать попытку воспротестовать, увидев на столе кувшин с молоком, хлеб, горшочек с медом и тяжелые глиняные кружки.

— Спасибо, — торопливо и неловко сказал он, — но вы, право же, напрасно беспокоитесь. Я ничего не хочу…

— А не хочешь, так и ладно, — покладисто отозвался старик. — Пускай стоит, авось, дождется своего часу.

Напоследок он выложил на стол деревянные ложки, простые, не покрытые ни росписью, ни лаком, и присел напротив Михаила Анатольевича на лежанку. Овечкин вновь поспешно отвел глаза.

— Не бойся, — добродушно сказал отшельник. — Я не причиню тебе никакого вреда. Я даже говорить тебе ничего не стану, если ты не захочешь меня слушать. Ты и вправду не ведал, куда пришел?

Овечкин кивнул.

— Как же так вышло?

— Не знаю, — с тоскою ответил Михаил Анатольевич. — Ничего не знаю. Они… Ловчий и Пэк обвинили меня в том, что я колдун, но я шел себе по Таврическому саду и совершенно не понимаю, как здесь очутился.

Старик молчал, и Овечкин робко поднял глаза. Тот смотрел на него со спокойным любопытством, смягчавшим суровую аскетичность черт его лица, и у Михаила Анатольевича немного отлегло от сердца.