Книга без переплета - Инна Гарина

— А вы настоящий отшельник? — неожиданно для себя спросил он вдруг.

Старик усмехнулся.

— Да вроде как. Можешь называть меня отцом Григорием.

— А Пэк и Ловчий… они настоящие?

Отец Григорий поднял косматые брови.

— Еще бы! Я, кажется, вовремя появился, если ты не успел понять, до какой степени они настоящие. Ловчий — лесной дух, повелитель всех здешних дубрав, и когда-то люди почитали его за божество, приносили ему жертвы и испрашивали его милости для удачной охоты. Все в прошлом нынче… Трудновато смириться с забвением после такого, как ты считаешь? Он и не смирился… нехорошие шутки шутит порой, да только я ему не указчик. А Пэк — и вовсе из дальних краев, и понятие милосердия ему столь же чуждо, как тебе — мысль о возможности жить в огне.

— Это вас они тут охраняют?

Отшельник снова вскинул брови.

— Странная мысль! Зачем меня охранять? Дорогу ко мне найти может лишь тот, чья нужда велика, да и обидеть меня не так-то просто. Нет… они охраняют вход в другой мир. Ты — человек образованный, слыхал, должно быть, о параллельных мирах?

Михаил Анатольевич вытаращил глаза. Удивили его не столько параллельные миры — после всего-то сегодняшнего, сколько упоминание о них из уст столь архаичного, по его мнению, существа, как лесной отшельник.

Отец Григорий слегка усмехнулся, словно прочитав его мысли.

— И что же это за мир? — робко спросил Овечкин.

— Прекрасный мир, населенный такими, как Пэк, и еще более удивительными созданиями, о которых у нас знают лишь по сказкам. Опасный мир… для того и стража, чтобы никакой бедолага вроде тебя не угодил туда ненароком. Но мы отвлеклись, сынок. Не хочешь ли ты вернуться к своим бедам и рассказать мне о том, что с тобой приключилось?

Михаил Анатольевич тяжело вздохнул. Воображение его силилось представить сказочный мир Пэка, и возвращаться к мыслям о своих злоключениях не хотелось ничуть.

— Что случилось со мной… но позвольте… если я вас правильно понял, Ловчий-то — существо из нашего мира? Значит, и у нас водятся такие…

Он вытаращился на отшельника во все глаза, пораженный этой мыслью.

— О чем это ты?

— О домовых, — выговорил наконец Овечкин страшное слово. — Они тоже существуют на самом деле?

— А как же! Существуют, только людям не показываются. Вернее, люди их больше не видят. Чтобы видеть, нужна вера. И отсутствие страха. А трудно сказать, чего больше в современных людях — страха или безверия. А ты неужто видел?

— Видел, — сказал Овечкин и содрогнулся. — Одного.

— Вот оно что! Чудно… неужели же это он тебя так расстроил?

— Нет… то есть да, конечно. Но дело совсем не в этом. Значит, вы в них верите?

Отшельник засмеялся.

— Трудненько было бы не верить, когда у меня тут свой живет вот уж лет четыреста!

Овечкин подпрыгнул и нервно заозирался по сторонам.

— Не бойся, не бойся, нету его сейчас. Мышковать ушел.

— Куда ушел?

— Успокойся. Никто тебя здесь не обидит. Расскажи лучше, что же тебя расстроило. Али домовой?

— Можно, я с ногами сяду? — вместо ответа спросил Овечкин, после отшельникова сообщения снова почувствовавший себя крайне неуютно.

— Садись, как хочешь, — старик с трудом сдержал смех, и Михаил Анатольевич торопливо подобрал под себя ноги, неудобно скорчившись на табуретке.

— Он меня очень напугал, — виновато сказал Овечкин в свое оправдание. — Так напугал, что я убежал из дому и боюсь возвращаться. Только не смейтесь надо мною, пожалуйста. Если б вы знали, что он мне предложил… я… я и вовсе жалею, что родился на свет!

— Вот как!

— Да… и вас вот совсем не удивляет, что я перенесся сюда из Таврического сада, а я чувствую, что схожу с ума… и все это…

Овечкин запутался и умолк. Ну, не в силах он был откровенничать, ни одному живому существу на свете не мог он поведать о том, что пережил на скамейке в Таврическом саду! Как говорить о себе такое? Отец Григорий тем временем пристально смотрел на него, и он отвел глаза, чувствуя, как кружится голова и как невозможность происходящего снова туманит его сознание.

— Ты сказал Ловчему там, у костра, что не хочешь возвращаться к себе, — заговорил вдруг отшельник, и Михаил Анатольевич вздрогнул. Откуда он знает? — Ты убежал из дому и убежал от самого себя — так ты надеешься. Но вот он ты передо мною, и душа твоя так же пуста, как и твой покинутый дом. От себя не убежишь, сынок, это давно известно. Когда-нибудь ты должен будешь вернуться в свой дом и наполнить его жизнью и светом, изгнав пустоту и страх. Только так, и не иначе.

Захваченный врасплох очевидной осведомленностью отшельника о всех его делах и мучительных переживаниях, Овечкин заерзал на табуретке.

— Я не могу…

— Но ты должен. Ты ведь понял, о чем я говорю?

— Да, но…

— Сейчас ты не в состоянии этого сделать, конечно. Твое бегство будет продолжаться до тех пор, пока не наполнится твоя душа. Ты слишком долго пытался отгородиться от жизни, и потому теперь она обрушится на тебя всей своей полнотой и тяжестью. И тебе нелегко придется — не только с непривычки, но и потому, что на твою долю выпадет действительно слишком много. Может быть, ты и не выдержишь. Но тебе некуда деваться. Если выдержишь — станешь человеком. Не выдержишь — жизнь продолжится в другом месте, в другое время. Но этот урок ты усвоить должен, и ты усвоишь его, не в этой жизни, так в следующей.

Михаил Анатольевич уже больше ничему не удивлялся. Как ни странно, но он прекрасно понимал, о чем говорит отшельник. Как будто он и сам уже знал все это, знал с той самой минуты, когда увидел серебряную луну в светлых небесах над спящим садом, или, может быть… он забыл, в какой именно момент своих ночных похождений ощутил вдруг близкую полноту жизни, пугающую и прекрасную, как гигантский морской вал, нависший над головою, сверкающий в солнечных лучах и готовый обрушиться и погрести его под собою. И сейчас, когда Овечкин услышал слова отшельника, воскресившие в его памяти это мгновение, волосы шевельнулись у него на затылке от восторга… и страха.

Ибо сразу же вслед за тем он явственно осознал, что быть ему погребенным под всею этой красотою безвозвратно. Куда ему, маленькому слабому человечку, трусливому и беспомощному…

— Я точно не выживу, — с горечью сказал он.

Отец Григорий задумчиво покачал головой.

— Как знать! Ты многого не ведаешь о себе, как и всякий другой человек. Знаешь ли ты, например, что заставило тебя прятаться от жизни целых тридцать пять лет?

Михаил Анатольевич непонимающе смотрел на него.

— Если я был таким от рождения, откуда же я могу это знать?

— А что было до твоего рождения?