Святой Франциск Ассизский - Мария Стикко

и корнями они охватывают скалы. Самые крупные из них — маленькие деревца, разлапистые, дуплистые, им легко сопротивляться суровому климату, у них нет ствола, есть лишь пористая, сучковатая, узловатая кора, и по ночам они кажутся душами страждующих, воздевающими руки к звездам. Из-за них умбрийский пейзаж печален, зато они дают в изобилии благоуханное масло, светлое, как солнце. Если главное в Умбрии — покой, то покой этот рожден в муках, как и оливковое дерево.

АССИЗИ

Ассизи — жемчужина Умбрии. Издалека это горстка домов, разбросанных по западному склону Субазио — ребристой, наполовину голой горы, возвышающейся на сполетанской долине. Вблизи городок виден лучше — несколько коротких и ровных улиц, параллельных подъему горы, и множество крутых улочек, старающихся покорить крутизну, бегущих вверх и вниз, лавируя между домами, которые приспосабливаются к склону как могут. Иногда, с одной стороны у них четыре или пять этажей, с другой — только дверь да крыша. Кто хоть раз прошел по этим улицам, никогда их не забудет. Узкие, беспорядочные, пустынные — что же в них красивого? Дома небольшие, но разнообразные: один из почерневшего травертина, другой — из того розового камня, который добывают в Субазио; один — обвалившийся, другой — низкий, третий — высокий, у четвертого разрушена башенка. Кое-где встречаются и дома железного цвета, угловатые, резкие, закрытые, сумрачные, словно зашнурованные наглухо, или забаррикадированные от врага — настоящие крепости. Другие — дома гладкие, чистые, с редкими окошками за двойной решеткой — это монастыри. Проходившие века меняли вкусы владельцев; двери и окна хранят эти следы: внутри остроконечного свода, где камни выложены расходящимися лучами видна ренессанская арка, внутри арки — современный прямоугольный дом.

Дома эти не похожи на нынешние многоэтажки, по улицам не проехать автомобилю — они обрывисты и разъединены, они неприглядны, но в ясную погоду голубое небо темнеет, синева обрамляет пейзаж, неожиданно являющийся в глубине арки, а на окнах ворожат помнящие старину герани. Вот-вот кипарис, возвышающийся над садовой оградой, смоковница, оливковое дерево между двумя домами, или ручеек, звенящий в тишине, напомнят нам о Востоке. Но здесь так много строгости и сосредоточенности, что становится ясно: это не Восток. Улицы чистые, но не вычищенные, скорее простые — но не старинные; в бедности их — благородство, в молчании — молитва. Не Восток, а загадочная Италия внимательно смотрит на нас.

Весь пейзаж предрасполагает к молитве. На плечах Ассизи лежит огромный, каменистый хребет Субазио, который выдается лесистым валом, изрытым извилистой Тешо; на вершине его можно размышлять о мировой справедливости. Впереди возделанная долина, расчерченная участками зеленой и коричневой земли, на горизонте — горы и горы, четыре или пять горных цепей, они постепенно теряются из виду и меняют оттенок от ярко-синего до сиреневого в соответствии с освещением неба и временем суток. Издалека они кажутся маленькими и не унижают нас, как высокие горы, а поскольку они прекрасны, нам хочется преодолеть свою незначительность. Горы говорят: и ты должен возвыситься; небо говорит: и ты должен быть чист! И горы и небо обращают нас к красоте, еще бесконечно большей, чем та, которую нам дано увидеть. Потребность в этой красоте столь сильна, что не возможно удержаться от безмолвного восклицания: «О, Боже мой!»

ДОМАШНИЙ ОЧАГ

Ассизи — орленок германского орла. В 1160 году Фридрих Барбаросса защитил его, выпустив закон о феодальном самоуправлении, но, чтобы опутать городок еще крепче, он в 1177 году передал его во владение преданнейшему герцогу Конраду Лютценскому. Но орленок, который со времен языческого храма Минервы и до времен христианского храма Сан Руфино, охранял костяк и древнего и нового Рима — взломал имперскую скорлупу, выбросил знатных гиббелинов из родовых замков, и пожелал жить на свободе.

Две чисто латинские силы помогали ему освободиться: вера его епископов и деньги его торговцев. Развитие Ассизи — типичный пример «эмбриогенеза» коммун.

В самом центре, недалеко от пьяцца дель Пополо, где до сих пор возвышается коринфский портик античного храма Минервы, стоял в конце XII века дом торговца тканями, Пьетро Бернардоне. Это был красивый четырехэтажный дом с железными столбиками вокруг, чтобы привязывать лошадей, с крюками на окнах, с кольцами для факелов на стенах, с четырьмя высокими остроконечными дверьми, которые вели на склад и в лавку, и с узкой дверкой, которая вела в дом. Она была приподнята над землей и войти в нее можно было при помощи особой лестницы, вроде подъемного моста — необходимая предосторожность против городских беспорядков, обычных для того времени.

Пьетро Бернардоне был сметливым торговцем, он вывозил из Франции тюки нечесанной шерсти, чтобы ее остричь, сворсовать, разрезать; ведь промышленность Италии процветала. Однажды вместе с деньгами и узлами шерсти, он привез жену, мадонну Пику — была она знатного рода, нежная и утонченная, тогда как супруг ее был суровым, алчным и грубым. Во время одного из обычных странствий Пьетро мадонна Пика родила ребенка, которому при крещении дали имя Джованни, но отец, вернувшись, изменил его — то ли из благодарности французской земле, то ли из желания выделиться, обычного для людей нового типа (а возможно — и для того, чтобы досадить жене) и пожелал назвать сына именем «Франциск», по меньшей мере редким в те времена. Франциск рос чистым и великодушным ребенком, семья нежно любила его, хотя иногда потеряв терпение, родители и ругали его за то, что он все раздаривал.

— Мы сделаем из него умелого торговца! — говорил мессер Пьетро, который не мог дождаться часа, когда сын будет помогать ему в делах.

— Мы сделаем из него доблестного рыцаря, с Божьей душою, — думала мадонна Пика, втайне мечтая о садах своей родины и об изысканных французских манерах.

Мальчик учился у отца хитростям и опасностям торгового дела, а у матери молитвам и вере, песням трубадуров, рассказам о короле Артуре и о его рыцарях. От ученых клириков в школе Сан Джорджио он узнал латынь и арифметику; но часто он ускользал от латыни, торгового склада и сладостных материнских слов, и бежал на площадь, чтобы послушать бродячего певца, который пел о мужественном Роланде и мудром Оливье, или же увидеть, как проходят рыцари из Свевии, приглашенные Конрадом Лютценским, императорским ставленником, который в управляемой им крепости, воспитывал маленького Фридриха II. Эти рыцари крепко сидели в седлах, и доспехи на них сверкали, а на гребнях шлемов красовался серебряный орел. Франциск приходил в смятение. «И я, и я буду рыцарем!» — думал он, и черные глаза его, словно глаза орла,