Что мне делать без тебя? - Ирина Лобановская

Привыкшая к его стилю и манерам, Олеся все же почувствовала себя оскорбленной. В ней заговорило чувство женской солидарности.

— Мэри будет очень трудно без тебя, папа. В конце концов, когда ты оставил маму ради Арины-старшей, и случилось то, что случилось, я смогла тебя понять. Хотя это было довольно трудно. Но сейчас, извини, не понимаю! Пусть тебе кажется, что я говорю и дико, и нелепо. Потом ты бросил двух Арин сразу, теперь вот уходишь от Мэри!.. Сколько же можно?! Не пора ли тебе остановиться? Всему есть предел, даже моему пониманию! И ты без меня прекрасно придумаешь очередное объяснение!

Глеб досадливо поморщился.

— Ну, свою потрясающую мораль ты закончила, а теперь расскажи мне о вечной любви на нашей грешной Земле. Это хорошая сказка на ночь для мартышки Полины. Всякие там русалочки твоего тихо помешанного Валерия. Можешь и Мэри потешить такими байками, она с удовольствием тебя выслушает. Какой же я дурак! Надеялся от тебя услышать что-нибудь путное! От тебя — и путное! Старый осел!

— Откровенность очень украшает тебя, папа! — тотчас выпалила не менее прямолинейная Олеся. — А мне Малахов вчера признался в любви! Вот здесь, на этом самом месте!

— Теперь ты можешь быстренько возводить здесь роскошный памятник! — парировал поэт. — Памятник его бесконечной страсти. Это совершенно необходимо. Я всегда говорил, что твой Валерий — редкий тип, каких поискать! Да ты искала как раз не его. Он сам нашелся на свою беду и на твое несчастье.

— Да, это правда, — подавленно прошептала Олеся. — Но я действительно не знаю, как объясниться с Мэри, и не представляю, что делать с тобой…

— И что ты только знаешь, моя дорогая? — с нежной укоризной спокойно пропел отец. — Ну и не представляй себе дальше! Хотя в подобных ситуациях женщины иногда проявляют неизвестно откуда взявшуюся тонкость. Это просто, как апельсин… Я рассчитывал на тебя… Но больше уже ни на кого не рассчитываю. Все будет так, как будет!

Глеб встал, собираясь уходить.

— Подожди, папа! — крикнула Олеся. — Не уезжай! Посиди со мной еще немного!

— Что с тобой, моя девочка? — удивился поэт, снова садясь и пристально, с тревогой вглядываясь в ее лицо. — Чего ты боишься?

Олеся прикусила язык. Не могла же она в самом деле сказать отцу, что боится остаться наедине с собственной дочерью! Пока она мялась, придумывая подходящее объяснение, Глеб позвал Полину.

— Эй, мартышка! Почему ты не приходишь чмокнуть своего старого деда?

Полина сразу возникла на пороге, будто давно ждала приглашения. Она подошла к Глебу, ткнулась светлой головенкой ему в плечо и затихла. Олеся больно прикусила губу. Единственная дочка готова любить всех, даже Валерия, но только не мать. Чужой родной человечек…

— А что, мартышка, может быть, ты поживешь несколько дней у нас? — спросил Глеб. — Мэри спрашивает о тебе постоянно. Ей очень нравится играть роль твоей молодой бабушки.

У Олеси вырвался вздох облегчения. Отец словно догадался о том, как проще и легче решить, хотя бы на время, проблему дочери, хотя, скорее всего, он пытался решить свою собственную. Полина могла оживить дом, где все сейчас замерло, застыло в ожидании близкой грозы. Девочка оторвалась от деда и посмотрела на него бесхитростными светлыми глазами.

— Я лучше останусь сегодня с мамой, дед. Она очень устала, редко бывает дома, а я так скучаю без нее! Потом нам иногда мешает Валерий. Я приеду к тебе через несколько дней, ладно? Ты передай от меня привет Мэри и скажи, что я пока занята, но всегда ее помню. Ты не обиделся, Глебушка?

И Полина заглянула деду в лицо. Тот довольно улыбался.

— Я рад, что вы такие дружные, мои девочки. Очень рад.

Олеся сидела онемевшая и оглушенная. Этот ребенок сведет ее когда-нибудь с ума…

После ухода отца Олеся тихо вошла в комнату Полины и остановилась, прислонившись к косяку. Склонившись над столом, девочка рисовала и пела свою неизменную песню.

— Не торопись никогда, Полька, — Олеся пыталась говорить спокойно. — Зачем тебе это? Ты все равно успеешь туда, куда тебе нужно… И как раз тогда, когда тебе предназначено.

— Ладно, — равнодушно отозвалась та, дорисовывая очередной лошадиный хвост. — Я не будут торопиться. Только это будет неправда…

И подняла на мать безмятежные светло-серые очи.

Родители Карена Джангирова недолюбливали всех девочек на свете и подзывать сына к телефону на девичьи голоса особого желания не выражали. Позвонит одноклассница, попросит скромненько, тоненько Карена — и тотчас в трубке воцаряется недовольное молчание его матери или раздается неодобрительное хмыканье отца, известного всей России журналиста и издателя. Девочки робели. Карен к телефону почти не подходил. Он занимался.

Ашот Джангиров не подозревал, что появление на свет первого сына резко и неожиданно изменит его самого и всю его превосходно отлаженную жизнь. Целеустремленный и жесткий мальчик из бедной многодетной армянской семьи, где он был третьим ребенком, Ашот уже лет в десять четко осознал, что в жизни все зависит только от него. Помощи ждать неоткуда. Но поскольку жизнь течет и развивается по определенным законам, необходимо просто наладить это ровное и мощное течение, запустить сильные механизмы движения — а дальше все пойдет само собой. Ашот не ошибся в расчетах. Лучший везде и всюду, первый в школе и подрабатывающий ночами на жизнь в Москве, куда семья бежала из Карабаха, он шел к своей цели спокойно и твердо, сметая на пути и предполагаемые, и непредвиденные преграды.

Журналистом он решил стать не случайно. И не только потому, что рано почувствовал тягу к перу и бумаге. Он учитывал совсем другие свои способности: Ашот обладал великолепным "нюхом" на сенсацию и умел наладить контакт с любым человеком. Огромное количество знакомых в разных уголках большого города, а потом и страны — он начал их заводить со стремительной быстротой еще в школе — давало ему серьезные преимущества перед другими. С безграничным обаянием Ашот дарил серии непосредственных улыбок, щедро раздавал комплименты, искренне восхищался чужими успехами, свободно и раскованно, с легким чарующим акцентом, рассказывал о себе… Он льстил, особенно мужчинам, которые покупаются лестью быстрее женщин, потому что плохо владеют этим оружием.

Решение стать политическим журналистом было обдумано Ашотом тоже во всех деталях давным-давно, но начал он с простого репортера. Обладая феноменальной памятью, Ашот не нуждался даже в помощи техники: он ловил, подмечал, коллекционировал образы и детали непроизвольно, подсознательно и "забрасывал" их в свой умственный банк данных навсегда, доставая оттуда при первой необходимости. Едва обратившись к проблеме, Джангиров, почти не задумываясь, без труда, четко представлял себе не план статьи, а видел ее уже на полосе. Беженец, он не боялся ни Москвы с ее порой слишком темными обитателями, ни притонов и игорных заведений, где его встречали с улыбкой еще на пороге. Иногда казалось, что во всех без исключения городских уголках знали и любили Ашота Джангирова. Но на достигнутом он не остановился. Этого было для него слишком мало. Ашот рвался вверх, к тем недоступным пока вершинам, которых достигали только избранные судьбой. Он рассчитывал стать таковым.