Колодец забытых желаний - Татьяна Устинова

Так он лежал, размышлял, удивлялся и совершенно отвлекся оттого, что происходило за дверью, и вдруг вбежала мать. Она так резко распахнуладверь, что ударила его, но Федор от удивления даже не захныкал. Мать больносхватила его под мышки, подняла, как будто он был тяжелой сумкой, и сталатрясти им перед отцом. У Федора с ноги даже сандалик свалился, и колготкисъехали и болтались.

— Ты бы хоть его пожалел! — говорила мать и трясла Федором.— На меня наплевать, а он как же?!

Она не кричала, и Федор решил, что ничего страшного непроисходит, можно не бояться, и не боялся.

Отец сидел отвернувшись, на него и на мать не смотрел.

А потом посмотрел с отвращением.

— Не так, а эдак хочешь меня достать, — сказал он, но тоженегромко. — Нашла чем меня останавливать, идиотка! Да я его знать не хочу! Весьв тебя… урод!

Это Федор потом понял, что отец про него сказал «урод», ужекогда был большой, а раньше никак не понимал. Он только знал, что «урод» — плохоеслово и бабушка его говорить не велит.

— Папа, — сказал шестилетний Федор и стал болтать ногой,чтобы скинуть и второй сандалик тоже, — бабушка говорит, что про людей нельзяговорить, что они уроды. Ты про кого так сказал?

— Убери его, — попросил отец ласково. — Убери его сейчас же,или я за себя не отвечаю!

Федор тогда тоже не знал, как можно отвечать или не отвечатьза себя, и собрался было даже спросить, но не успел. Мать прижала его к себекрепко-крепко, так что ему стало неудобно, хотя он любил с ней обниматься иобнимался всегда от души, с чувством, подолгу, и потащила обратно в комнату.

Тут он вдруг заподозрил неладное и встревожился. Емупоказалось, что мать вот-вот заплачет, а для него не было худшего горя, чем ееслезы.

— Мам, ты чего? — спросил он испуганно и посмотрел ей влицо. — Ты чего, а?

— Ничего, ничего, сыночек. Все хорошо, — сказала мать, и онпонял, что не зря заподозрил — у нее был странный, насморочный голос и носпокраснел. Может, простудилась? Федор не любил простуживаться. Бабушка натиралаего скипидаром и ставила горчичники, которые жгли.

— Мам… я макарон хочу!

— Сейчас, сейчас будем ужинать. Скоро.

— Ну, я пошел, — объявил с порога отец. — До свидания. Вещимои завтра соберешь, я заеду.

Мать вцепилась в Федора так, что он взвизгнул:

— Больно!

— Прости меня, сыночек.

Держась очень прямо и не выпуская плечика Федора, за котороеона ухватилась, мать повернулась, и Федор вынужден был повернуться вместе сней.

— Мам, пусти!.. И я макарон хочу.

— Почему прямо сейчас? — спросила мать ужасным, не своим,мертвым голосом. — Зачем сейчас? Что за спешка? Может быть, утром поедешь?

— Да какая разница, утром, не утром, — устало ответил отец.— Самое главное, мы все решили.

— Решили? — переспросила мать.

— И не начинай! — Отец повысил голос, и Федор окончательноперепугался. Выходит, скандал все-таки будет, а он не успел, не сообразил, неотвел беду заранее!

— Мама, — заскулил он в надежде отвлечь ее, — я макаронхочу!.. Или каши! Каши даже еще лучше!

Он не любил кашу, но знал, что мать всегда была довольна,когда он ее ел. Каша считалась «полезнее» макарон.

— Ну и уходи, — выговорила мать. — Давай, мчись, вдругопоздаешь! Или тебе там по шее дадут, если вовремя не примчишься? Давай-давай,мы и без тебя справимся! — И она опять больно подхватила Федора под мышки иприжала к себе. — Правда, миленький? Правда, мой хороший? Никто нам не нужен,мы сами, сами!..

Вот этого подросший Федор и не мог ей простить — того, чтоони «сами»!.. Он помнил это очень отчетливо всю жизнь и, когда подрос, сталпомнить даже острее, чем в детстве.

Отец ушел не за хлебом и не к бабушке поехал, он ушелнавсегда, вот что означало их сидение на диване с грозными напряженными лицами.Он ушел и как-то очень быстро про них забыл — и про мать, и про Федора.

Несколько раз он приезжал, и Федор тогда все еще до конца непонимал и каждый раз удивлялся, почему отец забирает его на улицу и они торчаттам так долго. На улице, на продуваемом со всех сторон унылом пространствемосковского двора, было скользко и неуютно. Они слонялись возле гнутых ржавыхжелезок, которые когда-то давно были каруселькой и лестничкой — в этихкарусельках и лестничках выражалось «благоустройство московских новостроек».

Все время была зима, из своих немногочисленных встреч сотцом Федор Башилов помнил почему-то только зиму, или отец больше никогда и неприезжал?..

Они слонялись, и Федор даже пытался лазать по гнутымжелезкам — так он себя развлекал — и катался с деревянной облезлой горки,только кататься было неудобно. В волосатые рейтузы моментально забивался снег исмерзался в ледяную корку, шапка съезхала на глаза, и узковатое пальтецо мешалоужасно. Отец смотрел на него с отвращением, а может, это Федор потом придумал,что с отвращением!.. После он приводил сына домой, где всегда пахло одинаково —щами и стиральным порошком. По выходным мать стирала и варила огромную кастрюлющей, чтобы хватило на неделю. В будни готовить ей было некогда. После того какотец ушел, она устроилась еще на какую-то дополнительную работу, и Федор за этона нее очень сердился — она совсем перестала бывать дома, и книжку про Тигруони больше не читали. Она теперь приходила поздно, садилась на кухне прямо всапогах и дурацкой вязаной беретке, которая очень ее портила, закрывала глаза исидела так подолгу, Федору казалось, что несколько часов. С сапог натекаланебольшая грязная лужица, и Федор, сопя, тащил из ванной огромную жесткуютряпку и сосредоточенно ползал по полу вокруг ее ног, подтирал лужицу.

Иногда она открывала глаза, улыбалась и говорила ему, что онее «помощник».

— Никто нам не помогает, — говорила она тогда, — ну и ладно.Мы сами справимся, правда, Феденька, сыночек?..

Он соглашался, пока был маленький, а потом пересталсоглашаться.

Она никогда не плакала, наверное, чтобы не пугать его, изаплакала только один раз.

Ему было уже лет двенадцать, и он уже ненавидел жизнь,которой они живут. Ненавидел крохотную квартирку, где был слышен каждый звук,ненавидел двор, нищету и запах щей и стирального порошка. И постоянную усталость,в которой жила мать, он тоже почти ненавидел и все вечера проводил утелевизора, где показывали совсем другую планету: дорогие машины, красивыеженщины, романтика и фейерверк развеселой бандитской жизни — вот что было тогдав телевизоре!

Мать однажды пришла с работы и, как обычно, сидела на кухне,закрыв глаза, а в телевизоре очень красивый комментатор значительно говорилчто-то про Париж, про коллекцию картин, про культурные связи и все в такомдухе.