Колодец забытых желаний - Татьяна Устинова

— У меня выходной, — соврал он с ходу, и неудачно соврал. Вэтом вопросе мать была подкована хорошо.

— Да какой у тебя сегодня может быть выходной, когда тытолько что два дня отгулял!

Он зашнуровывал ботинки — высокие, неудобные солдатскиеботинки, вечно натиравшие косточку на щиколотке и собиравшие гармошкойбумазейные носки, нелепейшие, истончившиеся на пятке, унижающие егочеловеческое и мужское достоинство, но никаких других у него не было — ниботинок, ни носков!..

— Фе-едь!

— Мам, я пошел, короче!..

— Куда пошел? А придешь когда? А?

— Когда, когда!.. Когда надо, тогда и приду!..

Мать еще помолчала.

— Ну, сегодня-то придешь?

Он шуровал на полке, искал завалившуюся шапку — куда безшапки в такой мороз! А на улице, может, придется долго простоять. Может, деньцелый, откуда он знает!..

— Сыночек, ты мне хоть чего-нибудь скажи! — И тон такойспециальный, добрый, чтобы он почувствовал, как виноват перед ней. Перед нейвсе и всегда были виноваты.

Он ненавидел слово «сыночек» и ее просительный тон, и,кажется, в этот момент мать ненавидел тоже.

Он выпрямился, став сразу почти вдвое выше ее.

— Может, поел бы, Федь? А?

Она умоляла его, будто затягивала обратно в болото, изкоторого он мечтал вырваться всю жизнь и уже почти вырвался, немножко емуосталось, последнее усилие, самое последнее, малюсенькое усилие, и он будетсвободен!..

Свободен, а там посмотрим!.. Может, окажется, что и ончего-то стоит, может, не так-то уж он плох и никчемен и из него будет толк!..

Про толк ему Светка сказала. Он бы сам не догадался.

— Не будет из тебя никакого толку, — сказала она и зевнула,потом подумала и натянула на голое молочное плечо капроновые кружевца халатика,который она гордо называла почему-то «кардиган». Не знала, бедная, что этоназывается пеньюар, а Федор знал, но поправлять ее не решался. — И мамаговорит, что толку не будет, и денег тоже, и ничего никогда у нас с тобой небудет.

Он тогда перепугался и заверещал, что все будет, будет,будет, но Светка слушать не стала, поднялась с дивана, с неаппетитных,скомканных, серых от многочисленных стирок простыней, ушла на кухню и стала тамкурить. Наверное, форточку открыла, потому что оттуда сразу потянулопронзительным холодом и свежим сигаретным дымом.

И у него в мозгу именно так все и сложилось: нет никакоготолку — это когда застиранные простыни, подмерзающие на крашеном полу босыеноги, морозный воздух с кухни и запах сигаретного дыма!..

Федор наконец нашел шапку, нахлобучил ее и поплотнеепристроил к ушам, чтоб не поморозить. Видела бы его сейчас Светка!..

— Короче, я пошел, мам!..

— Феденька, ну, придешь сегодня?..

— Не знаю! — заорал он. Специально так заорал, чтобыразозлиться на нее, чтобы не жалеть, ничего не чувствовать к ней — она незаслуживала его чувств.

Мать даже отшатнулась и пробормотала:

— Не кричи, не кричи…

— Да чего там — не кричи! Что ты все пристаешь ко мне?! Чтоты лезешь?! Свою жизнь загубила — и мою хочешь загубить?! А я не хочу,понимаешь?! Я нормальный мужик, я жить хочу, как все нормальные люди живут!

— Да кто ж тебе не дает, сынок? — испуганно тараща овечьиглаза, спросила мать, и он взвился, чуть ногами не затопал:

— Да ты мне не даешь! Все лезешь, все пристаешь,контролируешь — куда пошел, да с кем пошел, да зачем пошел!! Какое твое собачьедело, куда я пошел и с кем?!

Мать заплакала. Из глаз вдруг ручьем полились слезы,прозрачные, как у маленькой девочки, у которой отобрали мячик.

— Федя, да я же ничего… ничего не хотела… я просто…

— Чего просто! — проорал он, ненавидя себя. — Просто! Небыла б ты такая дура, жили бы мы как люди, а ты дура!.. Вот и сиди в дерьме, ая не хочу, не хочу!.. А еще все про Париж мне толкуешь!

— Федя, я же… я… тебя одна растила, и трудно было, и болелты, и свинка у тебя была… А Париж… это я просто так…

— Просто так, — повторил он с отвращением. — Все, дай мнепройти. Я опаздываю уже!

— Куда ты опаздываешь?

— Куда, куда! На кудыкину гору!

Он поддал ногой стул, так что от него отвалилось сиденье,вытертое до такой степени, что из засаленной и прорванной ткани в разныестороны торчали нитки и грязный поролон, кинулся к двери, кое-как отпер ивыскочил на площадку, где было холодно и гулял сквозняк.

На площадке обреталась бабуся Ващенкина с пятого этажа, навернякаподслушивала. У ног ее стояла нейлоновая сумища в странных выпуклостях — закартошкой, что ли, ходила? — и терся облезлый длинный черный кот.

Дверь в квартиру с грохотом захлопнулась.

— Здрасти, — рявкнул Федор на бабусю и, тяжело топая,ринулся вниз.

— И тебе не хворать! — бодро проорала в ответ бабуся. — Всес матерью лаисся?! Все жисти ее учишь?!

— А вам-то что?! — Это он крикнул, не сбавляя ходу, уже сплощадки.

— А мне-то ниче! Только вот помрет мать, будешь знать тогда!Сведешь ты ее в могилу и останешься один-одинешенек!

Получалось, что он кругом виноват — перед Светкой виноват втом, что от него нет никакого толку, и перед мамой виноват!.. Только, если б небабуся Ващенкина, ему бы никогда и в голову не пришло, что она на самом делеможет… умереть. Вот просто взять и умереть, и он тогда останется один!

Впрочем, он ничего в жизни так не хотел, как чтобы егооставили одного!.. Одного и в покое!

Он бабахнул подъездной дверкой из тонкой фанерки, подкоторую лезли широкие языки снега, на миг ослеп от солнца, поскользнулся и совсего маху шлепнулся на задницу посреди раскатанной пацанами ледяной дорожки.

Да что за день такой сегодня!..

— Дядь, шапку не потеряй!..

— Смотри, как брякнулся, копыта в разные стороны!

— Бежим, Тимон, а то он нам щас ка-ак наваляет!

— Наваляю, — пообещал Федор и стал, кряхтя на манер бабуси спятого этажа, подниматься на ноги. Поднимался он неловко, задницей вверх, и перчаткаотлетела далеко в снег, и проклятая шапка съехала на глаза, закрыла весь белыйсвет!

Морщась от боли в спине и в пятой точке, он кое-как добылсвою перчатку, уронив шапку в снег, и замахнулся на пацанов, которые всескалились неподалеку.

Они даже не стали делать вид, что испугались.

— Па-адумаешь, — задумчиво сказал самый здоровый и, должнобыть, храбрый, — чего вы обоссались-то? Чего он вам сделает? А сделает, так емуВитек даст!.. Ты, банан облезлый!.. Шапку свою подбери, чтоб она тута не отсвечивала!