Праведный палач - Джоэл Харрингтон

Относительная лояльность общества, которой наслаждались Генрих Шмидт и его семья весной 1573 года, сама по себе была явлением недавним, и никто не мог гарантировать, что так оно и будет впредь. Со времен Средневековья профессиональных палачей повсеместно осуждали как хладнокровных убийц по найму, и потому респектабельное общество не допускало их в свой круг. Большинство из этих людей были вынуждены жить за пределами городских стен или вблизи от мест и без того омерзительных, как правило около скотобойни или лепрозория. Ограничение в правах было столь же исчерпывающим: ни один палач или член его семьи не мог иметь гражданства, быть принятым в гильдию, занимать государственную должность, стать законным опекуном или свидетелем в суде или даже оформить завещание. До конца XV века эти изгои не получали официальной защиты от насилия толпы в случае неудачной казни, и некоторых из них разъяренные зрители фактически забивали камнями до смерти. В большинстве городов заплечных дел мастерам, как их чаще всего называли, было запрещено входить в церковь. Если палач хотел крестить ребенка или провести последний обряд над умирающим родственником, то он полностью зависел от милосердия местного священника, готового или неготового ступить в «нечистое» жилище. Ему также запрещали посещать бани, таверны и другие общественные заведения, а визит в дом какого-нибудь уважаемого человека был просто невозможен. Люди эпохи Франца Шмидта испытывали такой всеобъемлющий страх перед осквернением от одного только прикосновения руки палача, что уважаемые люди рисковали потерять все свои средства к существованию даже при случайном контакте. Фольклор изобиловал историями о бедствиях, постигших тех, кто нарушил это древнее табу, и о красивых обреченных девах, которые предпочли смерть, нежели добивавшегося их руки палача[31].

Источник этой глубокой тревоги кажется очевидным, учитывая отталкивающую природу заплечного ремесла. Даже сегодня прямой контакт с мертвецами несет на себе во многих культурах знак скверны. В Германии раннего Нового времени список «постыдных ремесел» включал не только палачей, но и могильщиков, кожевников и мясников[32]. Большинство людей, кроме того, считали палачей порочными наемниками и таким образом выводили их за рамки «приличного» общества, наравне с бродягами, проститутками, ворами, а также цыганами и евреями. Современники, как и некоторые нынешние ученые, полагали, что всякий человек этой сомнительной профессии сам должен быть преступником, хотя убедительных доказательств такой корреляции не найдено. Также предполагалось, что подобные маргинальные фигуры были непременно рождены вне брака, причем различие между «внебрачным» (unehelich) и «порочным» (unehrlich) часто игнорировалось, так что даже официальные документы могли упомянуть «палача, сына шлюхи»[33].

Неудивительно, что палачи и прочие нечестивцы стремились объединяться как в профессиональном, так и в социальном плане. Династии палачей, основанные одновременно на изоляции от общества и стратегических перекрестных браках, возникали по всей империи. Некоторые из этих семей носили зловещие фамилии, такие как Ляйхнам («труп»), в то время как большинство получили известность, главным образом под южнонемецкими фамилиями своих собратьев по ремеслу, такими как Бранд, Фанер, Фукс и Шварц[34]. На протяжении поколений эти взаимосвязанные семьи выработали общие обряды инициации и другие формы корпоративной идентичности, подобные ритуалам «почетных» гильдий, например ювелиров и пекарей. Вслед за уважаемыми ремесленниками, которые отвергали их, палачи так же создавали профессиональные сети, обучали новых мастеров и стремились обеспечить заработок в этой сфере для своих сыновей.

Однако амбиции Генриха Шмидта в отношении сына были на тот момент куда больше, чем те, о которых можно было признаться кому-либо за пределами дома. Вместе они стремились снять семейное проклятие, которое низвергло их до низменного статуса палачей и нависало над их потомками. Они лелеяли дерзкую мечту о социальном восхождении, которая была практически нереализуема в их жестком сословном мире. Тайную причину падения семьи – историю, передаваемую от отца к сыну, – Майстер Франц откроет миру лишь в старости. Но в тот день, когда он занес свой меч над бездомным дрожащим псом, именно этот тайный позор с новой силой опалил его душу.

До осени 1553 года отец Франца, Генрих Шмидт, жил комфортной и респектабельной жизнью в городе Хоф, расположенном в маркграфстве Бранденбург-Кульмбах, земле франконского дворянина среднего ранга. Шмидт и его семья успешно пережили несколько лет потрясений, вызванных завоевательными амбициями их молодого маркграфа Альбрехта II Алкивиада (р. 1522), получившего прозвище Беллатор («воитель»). Во время религиозных конфликтов 1540-х и 1550-х годов Альбрехт Алкивиад, так же как некогда его афинский тезка, несколько раз сменил противоборствующие лагеря, испортив в итоге отношения как с католическими, так и с протестантскими государствами своими варварскими набегами на их территории. Агрессивность и двуличие «воителя» даже смогли объединить против него протестантские войска из Нюрнберга и Брауншвейга с войсками католических княжеств-епископств Бамберга и Вюрцбурга, что впоследствии станет известно как Вторая маркграфская война. Непреднамеренно спровоцированный Альбрехтом акт экуменизма завершился совместным вторжением врагов на его территорию и осадой многих опорных пунктов, включая и город Хоф.

Осуждаемый всеми Альбрехт II Алкивиад, маркграф Бранденбург-Кульмбаха, источник несчастий семьи Шмидтов из Хофа (ок. 1550 г.)