Бедолаги - Катарина Хакер

Так в памяти Андраша отпечатался эпизод с огромным, принадлежавшим ее больной матери роялем, который поднялся в воздух и поплыл прямо на нее, пятилетнюю, и двигался бы дальше, если б один из носильщиков с ужасом не заметил ребенка и не успел закричать, предупредив катастрофу. Рояль накренился, не удержался, или у них от испуга вспотели руки (но где же перчатки?), еще раз качнулся и грохнулся на гранитные ступени с жалобным звуком, хотя и тише, чем можно было ожидать, но так неудачно, что одна ножка отломилась, а корпус подпрыгнул на месте. Катастрофа? Или, наоборот, катастрофы удалось избежать? Няня Мимзель схватила ее, обняла и не выпускала, хотя из ранки у левого глаза чуточку сочилась кровь, и Андраш не увидел шва, усевшись рядом с Изабель на диван перед призрачными своими рисунками и картинками; чтобы нащупать шов, надо было провести по нему пальцем. Но Андраш этого не сделал, и список упущений стал еще длиннее. Внезапно он понял, что всякое детство — не важно, счастливое или нет, — есть история выживания и отчуждения, изгнания и стыда. Упомянутая Мимзель отвела Изабель в больницу, вот она — трагедия, рассказывала она, в больницу к ее матери, где та лежала не на смертном одре, а в шезлонге в ожидании смерти, которая через год действительной или воображаемой болезни сделала крутой поворот и исчезла в тумане временной неопределенности, передав госпожу Метцель нелегитимному течению жизни, казалось бы уже отмененной. Отец, известный гейдельбергский адвокат, был в отчаянии из-за приближающейся к жене смерти, но, когда она так и не пришла, впал в неменьшее отчаяние и от ужаса закатил грандиозный праздник, который ознаменовал начало второго и печального периода в детстве Изабель неустанным вниманием общества, загнавшим ее в облике гадкого утенка за стопки тарелок и под огромные подносы с коктейлями.

Андраш не сомневался, что у этого рассказа он оказался первым слушателем мужского пола, и оценил подарок. Однако из фрагментов и эпизодов настоящий сюжет не склеился, показался каким-то пресным, так что Андраш и Изабель остались сидеть рядом, как брат с сестрой, избежав тем самым неловкого служебного романа, хотя Андраш жарко мечтал, что все между ними будет по-другому. Но не придумал ничего, способного разорвать кокон, в котором пряталась Изабель.

— Сделай ей предложение — романтическое, восточноевропейское, с поцелуем руки и красными розами, — посоветовал ему Ласло позже, слишком поздно. И хотя такая картина по сию пору представлялась Андрашу безвкусной, он вынужден был пополнить ею список упущений, ведь все же это было бы умнее, чем его сомнительная идея завоевать Изабель в качестве любовника. Сомнительная, раз уж он не уверен, что может стать потрясающим любовником, но главное — раз уж он не такой, каким хочет быть. Андраш любил Изабель, от этого простого факта разрывалось сердце.

Прошло много времени, и теперь уж все равно, был ли тот вечер упущением или безжалостной правдой: Изабель столь решительно вела линию брата с сестрой, что догадалась ему первому рассказать о новой встрече с Якобом. Вот и пора проститься с надеждой: Андраш, ее верный до смерти рыцарь, сам создал свой комически-печальный образ. Точно по нему скроена, давно срослась с ним эта роль.

«Поезжай наконец в Будапешт, что ты тут позабыл?»

Тоскливым казался ему наверху шум проезжающих машин, часы на церковной башне пробили девять. Она уже не придет.

К концу рабочего дня выяснилось, что Роберт, его коллега, все еще в Нью-Йорке. Из тридцати двух сотрудников конторы именно Роберт был ему ближе всех. Они сидели дверь в дверь, с одной и той же секретаршей Юлией, и оба знали, что одного из них — скорее, Роберта — пошлют в Лондон. Они считались друзьями: оба высокие, одного возраста, приятные или даже красивые. Встречались на какой-нибудь выставке, иногда заходили вместе в «Вюргенгель» выпить бокал вина. Про возможность отправиться в Лондон на год или два никогда не говорили, оба хотели в Лондон, и оба знали, что один не попытается выглядеть лучше другого в глазах Шрайбера. Роберт учился в Лондоне целый год и был более подходящим кандидатом.

Именно о Лондоне сразу вспомнил Якоб, когда Юлия вошла к нему в кабинет с распечатанным электронным письмом, отвратительно спокойная, только руками нервно водила туда-сюда.

— Он собирался первым рейсом лететь в Чикаго, но второе письмо я вчера прочитать не успела…

Лицо Якоба полыхало, опять и опять — как бездарно и как стыдно! у него в голове крутилась одна фраза: «Это значит, что в Лондон поеду я». Якоб встал, но ему показалось, будто он и не двигался с места, только что сидел, не шевелясь, а теперь вдруг стоит. Телефон он держал в руке, набрал номер Роберта и трижды прослушал запись: «Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети».

Сегодня вечером у него свидание с Изабель. А тут стоит Юлия, глаза полны слез. Кабинет Шрайбера на верхнем этаже, Якоб молча прошел через приемную, мимо секретарши Буше. Шрайбер впадал в ярость, если к нему входили без предупреждения, все боялись припадков его гнева, но в этот раз ничто не остановило бы Якоба, ни сегодня, ни в ближайшее время. Шрайбер глядел на него ошеломленно, и на миг к уверенности Якоба подметалось ощущение беды и сомнение, такое сильное, что затряслись руки. Он нашел Изабель, он поедет в Лондон, но цена, если цена — смерть Роберта, оказалась завышенной. Он объяснил Шрайберу ситуацию в двух словах, но и те были лишними, ведь доказательства очевидны. Трудно предположить, что Роберт остался жив. Перед вылетом в Чикаго он намеревался найти одного человека, доверенное лицо, в Центре международной торговли.

Шрайбер вышел в приемную, тихо что-то сказал секретарше Буше, а Якоб вдруг заметил, что в кабинете темно, солнечные лучи с трудом пробиваются сквозь тяжелые гардины, настольные лампы светят на синий ковер, который поглощает свет.

— Бентхэму будет тяжело это пережить, — сказал Шрайбер, вернувшись. Бентхэм был его партнером в Лондоне. — Госпожа Буше попробует через одного моего друга поискать его по больницам.

Лишь на третий раз Якоб расслышал вопрос бармена и заказал виски. Потер ладонями лоб и глаза, взял стакан и от души глотнул. В любую секунду может войти Изабель, но он не расскажет ей ни про Роберта, ни про секретаршу Буше, как та заплакала и встала его обнять, словно желая убедиться, что хотя бы он, Якоб, еще жив. Тут Якобу вспомнилась смерть матери, но ничего конкретного, никакой связи, никаких реальных воспоминаний. Надо подождать, причем недолго, пока и этот ужас, пока и этот эпизод не уйдут в прошлое.

Дома он снял пропотевшую рубашку и встал под душ, чтобы смыть все, что за день тонким слоем покрыло его тело. Чуть поколебавшись, переменил белье на кровати, включил стиральную машину. Отец оставил сообщение на автоответчике: приветствие и загадочные слова, дескать, «видимо, все в порядке». Отец-то не беспокоился, он и знать не знал, что Якоб летал в Нью-Йорк.

На часах четверть девятого. Через стойку передавали бокалы и рюмки, бар заполнился людьми: наверное, в «Бабилоне» скоро начало фильма, никто не садится, хотя свободных мест достаточно, какая-то женщина визгливо засмеялась, волосы у нее торчат во все стороны, как на щетке, она взглянула на него, подняла бокал, будто хотела выпить за его здоровье.