Апология чукчей - Эдуард Лимонов

Так что «комиссары» с Селигера слизаны с нацболов и запрещенной НБП.

Я тут поучаствовал в благотворительном мероприятии для Красного Креста. Меня и еще тридцать «звезд» сфотографировали с флюорографией в руках. Фотограф талантливый, он со мной уже работал. Перед всемирным днем борьбы с туберкулезом открывалась в Мраморном зале Политехнического музея выставка. Я на выставку поехал. Моя служба безопасности отправилась туда еще раньше. Так что, когда я прибыл, они уже там, в Политехническом, всё знали. Охранники мои, я имею в виду.

Я люблю так вот входить, таким шаром из людей. Охрана вокруг, я внутри. Непонятно, что тебя ждет впереди. Адреналин волнами набегает. Жизнь оппозиционного политика полна зловещих приключений в России.

Пальто осталось в машине. Вперед, рассекаем толпу, входим. Чуть ли не сразу же и зал. Телекамеры, фотокамеры, толпа людей среднего возраста. При моем вступлении в зал все встрепенулись. Чтобы отшатнуться. Так как я добросовестный и старательный тип, то я пошел осматривать фотографии звезд с флюорографиями в руках. Вот Тина Канделаки и ее флюорография. Тину я встречал пару раз, она со мной здоровается. Самой Тины в зале нет. Вот телеведущая Катя Стриженова, она много лет тому назад принимала меня на телевидении в утреннем шоу, она вела его вместе с мужем. Далее на стене висели звезды, которых я не знаю.

— А я где? — спросил я своих ребят.

— Вы там, Эдуард Вениаминович, где фуршет, в самом дальнем углу.

Я пошел поглядеть на себя. Действительно, дальше повесить меня было невозможно, потому что там дальше был выход в подсобные помещения. К тому же половину моего портрета загораживала собой крупная многосложная ширма черного цвета. Заглянув за нее, я увидел, что за ширмой спешно подкрепляются чем-то вонючим официанты в синих фартуках. «Извините», — сказал я официантам. И стал смеяться. В это время меня нашла корреспондент «Комсомольской правды», женщина.

— Почему вы решили участвовать в акции Красного Креста? — спросила госпожа «Комсомольская правда». — Странно видеть вас здесь.

— Потому что я сидел в тюрьме, а в тюрьмах России свирепствуют новые неизлечимые формы туберкулеза, — сказал я. — Мне как никому близки страдания туберкулезных больных. — Мимо прошла крупная девка в синих джинсах мешком и в серой T-shirt, явно американка, подумал я. Улыбнулась, увидев меня под моим портретом. Губы у нее были яркие и чувственные. На плече — сумка.

— Эдуард Вениаминович, — Димка указал мне кивком головы на фотографию рядом с моей. — Это она.

Действительно, это была именно девка с чувственными губами. Но она оказалась не американкой. Под фотографией она была обозначена, как Веро4ка Полозкова: «ч» в имени было заменено цифрой 4, как в блогах. Мы отошли от портретов и углубились в зал. «Кто такая Верочка Полозкова?» — спросил я охранников. Они не знали.

Было множество пожилых женщин, множество телекамер. Мне кивнул оператор Первого канала и грустно улыбнулся. Он не мог вступить со мной в профессиональные отношения, за интервью со мной никто гроша ломаного не даст, а то и уволят. Слева от меня стояла телегруппа НТВ. Они смотрели на меня как на еще одну мраморную колонну в Мраморном зале.

Подошел худой молодой человек в бархатном пиджаке и представился директором выставки.

— Ваша фотография висела вот здесь, — показал он на центр стены сразу же возле входа. — Но руководство приказало перевесить ее. Вы уже видели себя?

— Да, — сказал я, — видел. Трусость родилась раньше этих людей. Казалось бы, чего тут такого: убеждаем людей ходить на флюорографию, чтобы раньше диагностировать болезнь. Никакой политики в борьбе против туберкулеза нет.

Телеканал «Россия» интервьюировал Стриженову. Оператор прошел к зонту, отражающему свет, и поставил его так, что я оказался перед зонтом. Мы отошли. Я засмеялся. Директору выставки сообщил, что готовлюсь написать книгу «Как сделаться самым ненавидимым человеком в России».

— И как же? — спросил директор. — У вас есть рецепт?

— Есть. Следует всегда говорить правду. Мгновенная и вечная ненависть вам обеспечена.

У них были выступления. И международных гостей, и своих. Фотограф Сергей Головач подошел ко мне, пожал руку.

— Я пытался договориться с ними, чтобы вы выступили. Не удалось…

— Не переживайте, Сергей. Терпеть не могу торжественных речей.

После речей начался фуршет. Мои ребята принесли мне по моей просьбе бокал красного вина. В этот момент прямо по курсу объявилась большая Веро4ка Полозкова. Она раскраснелась, и из-под T-shirt у нее на плече обозначилась лямка черного лифчика. Я подошел к ней.

— Скажите, соседка: почему меня загнали в самый дальний угол, я знаю. А почему вас туда сослали?

Веро4ка загадочно улыбнулась, темная челка упала ей на горячее лицо.

— Близкие по духу должны держаться вместе, — сказала она.

— Поддерживаю, — сказал я и, достав из визитного кармана пиджака визитку, вручил ей. — Будем держаться вместе.

После чего Веро4ка откланялась почему-то. Я думаю, она стеснялась есть в присутствии меня и моих охранников, ведь в руке у нее была тарелка со сладостями. Женщины же любят мягкие сладости. Но им приятнее пожирать их в одиночку.

Я стоял с охранниками и высмеивал прохожих. Отличное занятие! В людях всегда можно обнаружить и смешное, и нелепое. Краем глаза я заметил, что две женщины, поздоровавшись с Веро4кой, шли в нашем направлении.

— Кто такая Веро4ка? Вы с ней поздоровались.

— Молодой талантливый поэт. Лауреат премии «Живого Журнала» — охотно сообщили дамы. — Мы ее очень любим.

Затем сотрудница «Независимой газеты» рассказала мне, как Марья Васильевна Розанова, будучи в доме под Парижем одна, обнаружила на верхнем этаже вора, изгнала его и гналась за ним, отбивая украденные вещи. Вот вам и старушка божий одуванчик, вдова писателя Синявского…

Директор выставки появился опять:

— Вы извините.

— Помилуйте, за что? Я на днях держал в руках учебник по русской литературе второй половины двадцатого века. Так я там даже фамилии своей не нашел в именном указателе. Нет меня! Ха-ха-ха!

Мои охранники с удовольствием смеялись вместе с нами, с директором и со мной. Действительно, смешно ведь. Просто дико смешно. Очень смешно.

Моя светская политическая жизнь вспоминается мне в эпизодах.

…Зюганов положил огромный лапоть розовой ветчины на полбатона и через стол протянул мне: «Ешь, Эдуард, революционер должен хорошо питаться». Шла 28-я или 29-я городская партийная конференция КПРФ. Был перерыв, 12 часов дня. Я отказался, я ем вечером, один раз в день. Зюганов открыл рот и сомкнул челюсти. И зажевал. «Не будешь иметь сил на революцию», — пробасил он между глотками. И запил чаем.