Семейные хроники Лесного царя - Антонина Бересклет (Клименкова)

— Ой, пап, он глаза открыл! Как вы здорово его залатали, вот тут на горле такой разрыв был, а ничего не осталось, даже шрама не видно. И вот тут в груди дырища была. И шею переломанную на место поставили, гляди-ка!.. Пап, он моргает, так смешно! И сказать что-то хочет. Ну, горемычный, что сказать-то хочешь? Говори! Язык не вываливай, челюсть не выворачивай. Вот так, хорошо. А теперь повторяй: «Всем спасибо, что вернули меня к жизни!»

— Фвшщэн… шбашшипп…

— Вот, хорошо, умница! — подбодрила ожившего мертвеца Милена.

— Солнышко, отстань от него, он еще не привык к чужому телу! — урезонил нетерпеливую дочь Яр.

— А теперь скажи: «Меня зовут…» Ну же, не стесняйся! Как тебя зовут?

— Миениа сафут… Щур.

Оживший захлопал глазами вполне осмысленно. Шуточки царевны и впрямь помогли ему вспомнить себя.

— Пап, он Щуром назвался, — усомнилась в умственной полноценности ожившего Милена.

— Всё верно, — сказал владыка.

— А! Так вот ради чего весь этот сыр-бор! — обрадовалась лесная царевна, разве в ладоши не захлопала. — Щур! Старикашка ты противный! Ну, здравствуй, покойничек! Как тебе нравится в новом молодом теле?

— Похансы фы фще! — обиделся воскрешенный.

— Сам ты поганец! Язычник и есть, — рассмеялся Яр. — Еле языком научился ворочать, уже обзываешься.

— Я ше умиир! — возмутился Щур, делая попытку сесть, Милена тут же ему пришла на помощь. Поддерживаемый ею за плечи, колдун устремил мрачный взор на притулившихся к березе мага и царя, те между собой посмеивались в хмельном облегчении.

— Подумаешь! — фыркнул Сильван. — Раз ты сразу после смерти не ушел, значит, на самом деле хотел остаться. А раз ты сделался неприкаянным духом, значит, ты попал под мою власть. Старик, ты мой раб отныне, смирись с этим!

— Какой он теперь старик? — погладила по пропитанным засохшей кровью волосам Милена. — Он теперь мужчина в лучшем возрасте, завидный жених. Ой, а ведь вождь был женат! Щур, женоненавистник ты эдакий, у тебя теперь жена есть! Вот встанешь на ноги, придешь домой — и получишь от женушки скалкой за то, что невесть где болтался, одежду испортил и вообще на войну ушел без спроса!

Оживленный поник плечами, зыркнул исподлобья на нетрезво хихикающую парочку, явно обещая в будущем припомнить им сие унижение и самоуправство над ним, колдуном и провидцем.

— И не вздумай говорить бедной женщине, что ты не ее муж! — предостерег со смехом Яр. — Этим ты ничего не добьешься!

— Ражве я хочел чехо-то добичча?

— А разве не за этим ты здесь остался? — подмигнул Яр.

Щур тяжко вздохнул. Вот же, был провидцем, но о таком повороте собственной судьбы даже помыслить не мог. Яр обыграл его: без спроса подарил новую жизнь и дал законную власть над людьми, которой колдуну раньше так не хватало, но к которой он вовсе не стремился.

Драгомир не смог бросить своего незваного гостя. И почему-то не сумел заставить себя выдать его отцу. Почему — сам не мог понять. Вернее, стыдился себе признаться в причине.

Приковыляли к баньке, что уже стоило обоим немалого пота. Причем вошли во двор не через передние ворота, а обошли кругом, проникли через заднюю калитку, украдкой, хоронясь от куста до дерева, словно воры.

— Мать дома, что ль? — понял по-своему Рогволод, спросил шепотом, оглядываясь сквозь ветки яблонь на окна высокого терема.

Драгомир помотал головой, объяснять не хотелось, да и сил не хватало. Хромой князь оказался слишком тяжелым. К тому же по дороге не стеснялся показывать свой нелегкий норов.

Поклонившись низкой притолоке, Рогволод Всеволодович вошел в уютный, смолисто пахучий предбанник и с облегчением развалился на скамье. Немедля потребовал себе воды — для питья и для мытья. Драгомир смолчал, вымыться после тяжкого пути обоим не мешало. Натаскал ведер от колодца, подогрел для князя чан теплой. Выдал ему лыковое мочало, кусок душистого мыла. Князь оценил медовый запах мыла, (кобольды научили русалок варить разные сорта для всяких нужд по заграничным рецептам), и, ухмыляясь, предложил, как особую милость:

— Потрешь мне спину.

— Сам справишься, — огрызнулся Мир.

— А если раны откроются? Истеку кровью, замараю тебе парилку, — оскалился князь.

Делать нечего, пришлось согласиться. Стараясь лишний раз не коситься в его сторону, Драгомир тоже разделся, но не догола, а до полотняных подштанников. Попытался представить, будто моется со старшим братом, как бывало прежде. Если не поднимать голову, если не смотреть в лицо гостю, то не велика разница: князь почти так же высок, как Тишка, хотя в плечах шире, мощнее, мускулы так и играют, когда Мир осторожно водит мочалом… Нет, воображение помогло плохо.

— Я тебе не жеребец, три поласковей! — прикрикивал князь. А сам откровенно посмеивается над тем, как Мир нервно вздрагивает всем телом, стоит им вскользь соприкоснуться голой кожей.

Банька была маленькая, князь специально пользовался теснотой и собственной наготой: при каждой возможности прижимался, потирался, приналегал немалым весом, жарко, отговариваясь болью в ноге. Драгомир уже не рычал, отмалчивался, только зыркал злобно из-под взмокших волос, словно загнанный зверек. Дышал порывисто, приоткрыв губы. И этот его приоткрытый розовый рот отдавался в помутившемся сознании князя хуже бражного хмеля.

Закончив с пытками, выпроводив князя в предбанник, Драгомир торопливо ополоснулся холодной водой, вылил себе на голову