В поисках любви - Кэтрин Кинкэйд

На третий день, ближе к вечеру, пытаясь напоить Сикандера, Эмма почувствовала прикосновение руки Сакарама. Этот поступок так ее поразил – раньше он никогда не рисковал своей бесценной кастой, – что она застыла, уставившись на него. Совладав с собой, она спросила:

– Чего вы хотите, Сакарам? Почему вы меня трогаете?

– Дайте ему отойти с миром, мэм-саиб, – тихо молвил главный слуга. – Мы только оттягиваем неизбежную развязку. Сегодня я созову немногих друзей, которым это небезразлично, чтобы оповестить их, что он умирает. К тому времени, когда они соберутся, его уже не станет. Но мы по крайней мере сможем похоронить его до начала дождей.

Каждое его слово было как удар для Эммы. Она ни за что не хотела примириться даже с мыслью о смерти Сикандера. Она хотела бороться за его жизнь до последней минуты.

– Сдаетесь? Вы, его лучший друг, отворачиваетесь от него?

Ее пронзительный голос мог, казалось, поднять мертвого из могилы, но Сикандер не шелохнулся. Нет, он не мог умереть, ведь между ними так ничего и не было решено! Ему рано умирать! Она не допустит его смерти.

– Поймите, мэм-саиб, моего господина уже нет с нами. Здесь лежит всего лишь его тень. Скоро отойдет и она. Пора подумать о живых. Надо вызвать махараджу Гвалияра, Сайяджи Сингха, Сантамани – его тетку, которая, надеюсь, по-прежнему его любит. Придется оповестить и набобзаду Бхопала, иначе он будет недоволен, что его не поставили в известность.

– Только не его! Он или его советники, возможно, виноваты в случившемся. Или это Хидерхан?

– Боюсь, тут вы правы, мэм-саиб. Потому я и вызываю Сантамани, мать Хидерхана. Пора ей понять, на какие подлости способен ее сынок. Я никогда не прощу себе, что уговорил Сикандера принять людей Хидерхана, большинство которых стали теперь вашими слугами. Я не думал, что кто-то из них способен на убийство. Тем не менее оно совершено. Когда моего господина не станет, я узнаю имя убийцы и покараю негодяя.

– Перестаньте говорить так, будто Сикандера уже нет в живых! Он еще дышит, его сердце еще бьется, и пока мы будем продолжать его кормить…

– Нет, мэм-саиб. Это безнадежно. Я больше в этом не участвую. – Сикандер не одобрил бы наши усилия поддерживать эту… скорлупу. Прошу и вас остановиться. Сидите и держите его за руку, если вам так хочется, но не продлевайте его страдания едой и питьем. Уверяю вас, ему этого не нужно, раз его дух уже отлетел.

– Я не могу отступиться. – Эмма приподняла голову Сикандера и подперла ему затылок рукой. – Сегодня всего лишь третий день. Рано отчаиваться!

– Посмотрите на него, мэм-саиб, внимательно посмотрите. На нем уже стоит печать смерти. Видите, как он бледен, как неподвижен, как ослабел за три коротких дня? Кожа уже обтягивает кости, мышцы одрябли. Даже если он оживет, будет ли он прежним? Вспомнит ли, кто он такой? Кто такие мы? Я знаю своего господина, мэм-саиб. Он не согласился бы на жизнь инвалида или, того хуже, безумца или слабоумного. Оставьте его в покое, мэм-саиб. Умоляю, ради его же блага – прекратите!

Возможно, Сакарам прав, печально подумала Эмма. Однако она отказывалась брать на себя функции Господа Бога по отношению к любимому человеку. Если Он желает призвать Сикандера к себе, то сделает это и без ее помощи. До последнего вздоха умирающего она будет ожесточенно сражаться с роком.

– Надо не унывать, а удвоить старания, – заявила она. – Будем кормить его питательными бульонами и массировать ему мышцы – трижды в день и не меньше одного раза ночью. Будем поддерживать силы в его теле – тогда воспрянет и душа.

– В нем уже нет никакой души! Боюсь, как бы и вы не лишились рассудка. От жары вы потеряли способность рассуждать здраво.

Как странно, в последнее время она перестала замечать жару! Едкие слова Сакарама напомнили ей о том, что, ухаживая за Сикандером, она не должна забывать и про себя. Все эти дни она почти не ела, не переодевалась, не причесывалась, даже не спала, если не считать нескольких часов забытья на табурете у изголовья больного.

– Да, я утомлена и убита горем, но еще не сошла с ума, Сакарам. Вы поможете мне поддерживать его жизнь?

Сакарам нахмурился:

– Не могу, мэм-саиб. Саиб этого не одобрил бы.

– Вы сами утверждали, что саибу приходилось все брать с бою. Разве он не боролся бы за шанс выжить, каким бы призрачным этот шанс ни был? Дайте ему хотя бы еще несколько дней. Если и тогда не наступит улучшения, я отнесусь к вашему предложению более серьезно.

– Хорошо, мэм-саиб, – со вздохом произнес Сакарам. – Я буду вам помогать, но совсем недолго. Мы будем поддерживать в нем жизнь до приезда его друзей, но если он и тогда останется в этом состоянии, то я буду настаивать, чтобы вы отпустили его дух на свободу.

– Неужели смерть – единственный путь к свободе, на который мы возлагаем надежду, Сакарам? Неужто в жизни нет ни счастья, ни радости?

– Вы задаете вопросы, на которые ни у кого нет ответа, мэм-саиб. Мне известно лишь, что счастье Сикандера – это Парадайз-Вью. Здесь он мог оставаться самим собой, растить детей, жить по-своему. Но потом появились вы. Вы все изменили, мэм-саиб. – Как ни странно, в его обвинениях не было горечи: то была простая констатация. – Хорошо это или плохо, но вы принесли перемены.

– Вы правы. Значит, я просто обязана не дать ему умереть. Не знаю, получится ли у нас, Сакарам. Но мы должны постараться. Не будем терять времени и примемся за дело.

Сакарам встал с ней рядом:

– Говорите мне, что делать, мэм-саиб.

Прошло еще два дня, однако улучшений все не было, за исключением цвета лица. Эмме казалось, что щеки Сикандера порозовели и теперь он больше походил не на труп, а на мирно спящего человека.

Вечером третьего дня, то есть почти через неделю после несчастного случая, в Парадайз-Вью явился махараджа Гвалияра. Это был худой и бледный молодой человек с бородкой, постарше юного набобзады Бхопала, но все равно моложе, чем могла предположить Эмма. Он появился в спальне с таким видом, словно находился у себя дома, подошел к Сикандеру и молча уставился на него. Через некоторое время его тощие плечи задергались, по впалым щекам потекли слезы. Он сбросил на пол свой пурпурный, расшитый серебром плащ и принялся снимать все остальное. Эмма вскочила, опрокинув свой табурет.

– Перестаньте, ваше высочество! Что вы делаете?

Он посмотрел на неё так, словно только что заметил ее присутствие. Ответ прозвучал по-английски, но с сильным акцентом:

– Мой друг умирает. Это любому понятно. Я сменю свой наряд на рубище бродяги и посыплю голову пеплом, оплакивая его. Я выдеру себе бороду!

– Все это ему не поможет, ваше высочество. Если вам обязательно надо устроить представление, найдите для этого другое место. Я стараюсь сохранить здесь атмосферу надежды.

К этому Эмма могла бы добавить, что всю неделю выбивалась из сил, стараясь унять горестный вой слуг и не позволяя женщинам из зенаны жечь ладан и отравлять воздух. Если бы махараджа стал громко убиваться по другу, его примеру последовала бы вся плантация, что плохо сказалось бы на состоянии Сикандера.