Гранды. Американская сефардская элита - Стивен Бирмингем

святыней, и для сына покинуть родителей и уйти в мир иной было самым страшным проступком. Можно было поверить, что ничто не может нарушить эти неизменные устои. В начале 1900-х годов в США приехала горстка авантюрных молодых людей из Греции и Турции, которые в письмах друзьям и родственникам рассказывали о еврейских миллионерах с автомобилями, яхтами и особняками, возглавлявших банки и корпорации. Началась эмиграция. С началом Первой мировой войны эта струйка переросла в значительный поток. Затем, по окончании войны, революция в Турции ознаменовала конец эпохи. Евреи десятками тысяч хлынули из стран Ближнего Востока и Леванта, а в скором времени к ним присоединились евреи из Северной Африки. В Нью-Йорке они искали сефардские синагоги и находили элегантные заведения, которые были старейшими синагогами в Америке, все еще контролируемыми аристократическим, хотя и несколько ослабленным еврейским истеблишментом. Считая, что имеют на это право, эти евреи свернулись калачиком на одеялах и подстилках в углах синагог, пока не смогли найти себе пристанище, и последствия для существующей общины были катастрофическими. Это была конфронтация, произошедшая примерно 450 лет спустя, двух потоков — двух социальных классов, по сути, сефардов, и эти две группы столкнулись друг с другом с силой, напоминающей столкновение. Вот эти люди греческой и турецкой внешности (с кожей, потемневшей от многих поколений под средиземноморским солнцем, плюс определенное количество межнациональных браков) утверждали, что они двоюродные братья Лазарусов, Кардозо, Натанов, Сейшасов и Леви. Это были люди бедные, невежественные, суеверные, исповедовавшие экзотическую форму иудаизма, которую никто не понимал, говорившие на языке, который звучал «хуже идиша», некоторые из них — например, евреи Северной Африки — действительно жили в пещерах.

Для старых американских сефардов — бостонских браминов, развлекавших свой маленький круг друзей и родственников за чаепитием, за чашками из хрупкого фарфора, со старинными серебряными ложками, под потемневшими семейными портретами предков-революционеров в напудренных париках и кружевных воротничках, — приезжие были словно примитивы с другой планеты. Никто не знал, что с ними делать. Они были, прямо скажем, позором для семей, привыкших считать себя самыми великими людьми в Америке.

Раввины общины в целом тщетно пытались объяснить своим общинам этих восточных чужаков, равно как и объяснить чужакам существующую общину — ее настроение и структуру. Это было бесполезно. В одной из проповедей того времени даже было отмечено, что пища, приготовленная на масле, не менее питательна, чем приготовленная на сливочном масле или растительном жире, поскольку вновь прибывшие сефарды продолжали готовить на оливковом масле и даже намазывать его на хлеб, что другим евреям казалось варварством. Сефардские общины еще больше раскололись, поскольку старожилы с определенной точностью отмечали, что они происходят от испанского еврейского дворянства, в то время как новоприбывшие происходят от него.

Левантийская эмиграция ХХ века также изменила традиционные места расположения сефардских общин. До этого времени сефардские общины существовали в основном в старых восточных городах — Ньюпорте, Нью-Йорке, Филадельфии, Чарльстоне, Саванне. Многие из вновь прибывших оседали в Нью-Йорке, благодаря чему сегодня в Нью-Йорке проживает самое большое количество сефардов среди всех американских городов. Но многие другие устремились на запад. Многие греческие евреи были рыбаками, и их привлекали рыбные рынки таких городов, как Портленд и Сиэтл. Другие устремились в южную Калифорнию. Сегодня вторая по величине сефардская община находится в Лос-Анджелесе. Третье место занимает Сиэтл, куда почти без изменений переехала еврейская община Родоса.

В Соединенных Штатах ближневосточные сефарды решительно пытались сохранить свой старый замкнутый образ жизни, придерживаясь удобств ритуала и тайн эндур, а также тесной семейной структуры, которой они пользовались на протяжении веков. Но вскоре после приезда они были переселены из нью-йоркского Нижнего Ист-Сайда, возобладали законы об обязательном образовании, дети стали общаться в школах и на детских площадках не только с другими евреями, но и с представителями других этнических групп, что неизбежно сказалось, и довольно быстро начался знакомый процесс американизации. Грани старых различий стали стираться и размываться. Сефарды стойко сохранили свой особый ритуал, песни и молитвы, но приукрашивание старого мира неуклонно исчезает. Лишь немногие старики понимают теперь обряды эндурков, и даже заветный ключ от «дома вьеха» превратился в очаровательный анахронизм. Эти евреи уже не рассматривают всерьез возможность возвращения к золотому веку Испании.

Наверное, самой большой потерей стал ладино. Это всегда был аморфный, некодифицированный язык, написанный, как иврит, справа налево и знаками, похожими (но не совсем похожими) на иврит, и научиться говорить на нем было все равно что научиться играть на музыкальном инструменте по слуху. Устный ладино игнорирует все правила грамматики и орфографии, а письменный ладино их просто не замечает. Пишущий на ладино может использовать грамматические правила, или условности, любого западного языка — французского, испанского, итальянского или даже английского. Ладинские слова даже странным образом появляются в ивритских текстах, как это случилось, когда американский профессор иврита в Калифорнийском университете, читая «Шулхан Арук Каро», обнаружил слово empanada, написанное ивритскими буквами. Ни в одном словаре иврита он не смог найти слово «эмпанада». В конце концов он выяснил, что эмпанада — это блюдо, которое готовят сефардские евреи Салоники, представляющее собой запеканку из рубленого мяса и рыбы, запеченную сверху со слоем пирожковой корочки. В испанских словарях эмпанада определяется как пирог с мясом.

Новые переселенцы с Ближнего Востока быстро начали вводить в ладино английские слова и американские выражения, что еще больше усложнило его расшифровку. Одним из самых странных примеров такого рода является ладинский глагол abetchar, означающий «делать ставки», который произошел непосредственно от американизма «I betcha». Появились такие выражения, как Quieres abetchar?, что означает «Ты хочешь поспорить?», и Yo te abetcho, что означает «Я поспорил с тобой». Глагол «парковаться» стал в новом ладино глаголом parkear, а глагол «ездить» — drivear. Поэтому Esta driveandro el caro переводится как «Он ведет машину», а «Он паркует машину» — Esta parkeando el caro.

Так подорванный гротескными вторжениями из господствующего языка и постепенно забытый детьми при переходе в англоязычные школы, ладино, не имея ни газет, ни даже словаря, превратился в экзотический язык, такой же редкий, как журавль-кликун, сохранившийся лишь в памяти немногих раввинов и учителей. Нет сомнений, что еще через несколько поколений он практически исчезнет.

Левантийские сефарды, в большом количестве приехавшие в Америку в 1920-1930-е годы, возможно, были бедны, необразованны и верили в сглаз. Но, как и другие иммигранты других эпох, они в значительной степени сумели вырваться из нищеты, воспитать себя, избавиться от невежества и парахиализма, и в целом могут претендовать на столь же хорошую репутацию в США, как