А печаль холод греет - Дайана Рофф

И наконец-то стать самой собой.

– Ты как? Стало лучше? – с прежней заботой спросил Мэйт, заглядывая в моё лицо.

Я с трудом удержалась от того, чтобы  прикрыть рот рукой, – один его глаз не был тёмно-золотым, а оказался белым, как заснеженные леса Колдстрейна сейчас за окном. Но его лицо было красиво, как у древнего бога: большие губы, слегка горбатый нос, идеально ровные брови и не слишком длинные пышные кудри настолько тёмного оттенка, что казались почти чёрными. Я видела его раньше на фотографиях, но сейчас Мэйт казался совсем другим: испуганным, сломленным, потерявшим свою жизнерадостность, чем мне напоминал маму – и в груди вновь разилась боль.

Сейчас мы все уже совсем другие.

– Спасибо тебе, – я сжала пальцы друга, постепенно возвращаясь обратно в зал, наполненный не больше десяти человек. – Но как ты…

– А вот это я уже могу рассказать.

Элрой подошёл бесшумно, но как всегда элегантно, будто танцевал вальс. Его карие глаза высокомерно наблюдали за мной, а губы растянулись в снисходительной улыбке, но это больше не вызывало никаких приятных или знакомых чувств, лишь твёрдую уверенность в мести.

– Как Мэйт оказался у тебя? – потребовала объяснений я. – Он же из Сан-Диего.

– Его там не было на протяжении всего того времени, как ты с ним дружишь.

Я напряжённо посмотрела на своего старого друга, но его полный страха и сожаления взгляд заставил меня прижаться к нему только сильнее.

– Как это его там не было?

– Он похитил меня, – хрипло проронил Мэйт, вцепившись в мою руку пальцами, на которых не оказалось ногтей: они были содраны, а кровь до сих пор оставалась на коже.

Элрой изучал меня как всегда взглядом психолога, что желал понять, как работал мозг человека. И в особенности мой.

– Когда ты больше года назад начала вести эфиры в Instagram, мне было интересно за тобой наблюдать после нашего расставания. Мне хотелось выяснить, как живёт человек с диссоциативным расстройством идентичности, и очень хотелось узнать остальных твоих личностей, но в эфир всегда выходила только ты. Тогда я решил забрать к себе того человека, с которым ты бы могла быть предельно откровенна и честна. И это оказался, как видишь, Мэйтланд, которого я заставлял тебе писать или говорить всё то, что мне нужно. Но в последнее время он всё пытался противостоять мне и просил тебя о помощи, за что пришлось применить жестокие меры.

Теперь всё сложилось в единую картину: вот почему Мэйт просил меня помочь ему или писал сообщения, которые потом быстро удалялись; вот откуда у него шрамы, кровь и слепой глаз; вот откуда Элрой так много обо мне знал, ведь не мог же он полностью узнать зменч за полтора месяца, проведённые в лагере; вот почему Мэйт порой задавал совершенно странные вопросы, а я, абсолютно ничего не подозревая, рассказывала ему всё, что меня мучило. А это Элрой всего лишь проводил надо мной эксперименты и пытался меня изучить со всех возможных сторон. И разумеется, он был невероятно рад, когда я сама пришла в его руки: все эти записи в блокноты, игры в шахматы, разговоры об эссентизме, угождение моим потребностям – он хотел, чтобы я ни о чём не волновалась, а он спокойно наблюдал за мной. Ведь кому хочется возиться с рыбой на суше, если она всё время дёргалась? Лучше поместить в безопасное место и дать еды – глядишь, она будет благодарна за это и сама будет помогать тебе.

И в этот момент я вдруг поняла, что Джозеф оказался прав: лучше чтобы тебя предали, чем изучали как безмозглое животное. Особенно если это касалось Элроя.

– Зачем же ты так издеваешься надо мной?

– Я не издеваюсь, я избавляю тебя от иллюзии, – пожал плечами Элрой и потушил сигарету о пепельницу. – Поверь мне, жестокая леди…

– Я тебе не Донна, чтобы ты меня так называл, – резко оборвала его я, но так и не отошла ни на шаг от Мэйта. – И я никогда больше не допущу того, чтобы она заняла место в моём теле и стала к тебе лезть. Я не хочу с тобой больше видеться и разговаривать с тобой, Элрой. Никогда.

Я собралась развернуться, но в этот момент блондин вдруг схватил меня за руку и посмотрел на меня пылающим взглядом – никогда я ещё не видела его таким разозлённым, будто своими словами я причинила ему страшную боль. Или разрушила его иллюзии, как он – мои.

– К этой гибельной развязке меня привёл лишь один просчёт: я не успел вовремя заметить, как из охотника, влекущего в свои цепкие лапы жертву, я сам превратился в побеждённого, в эту слабую жертву. В какой момент появились чужие клыки на моей шее? Когда ты успела так тихо и медленно подкрасться ко мне с грацией хищника? Моя гарпия дарила мне любовь и научила находить наслаждение в боли. Но стоило ли эти чувства целой жизни? Самые прекрасные вещи во Вселенной – под запретом: вкусив однажды запретный плод, никогда не станешь прежним и не вернёшься в свой рай, как бы ты ни молил погрязшего во лжи Бога. Однажды тебя полюбив, я не смог больше без презрения смотреть на других женщин, и вовсе не потому, что ты лучше их, нет. Но в твоей природе есть нечто тебе одной свойственное. Ни в ком доброта, граничащее со злостью и пороком, не бывает так привлекательна! Твои сломанные крылья, оголённая душа, одетая в слёзы – это всё ты, такая жестокая и изящная. Знаю, ты винишь меня, что пришлось находить спасение самой, превратившись в холодного хищника. Я виноват, прекрасно знаю, что виноват. И ты наказываешь меня – ты кусаешь, кусаешь, кусаешь. Проливаешь мою кровь на землю, смеёшься, впиваешься когтями, в иной раз хочешь поцеловать, а мне всего лишь остаётся упиваться благодарностью к тебе. Но позволишь почувствовать тепло своего тела вновь – я буду жаден, вцеплюсь звериной хваткой, как учила ты меня. Но скажи, скажи мне, как, играя жертву, ты стала палачом? Я готов проливать реки крови, смотреть, как погибает целый мир, но ты не хочешь этого больше. Уже не хочешь. Неотвратимость моей мучительной гибели близка, наше расставание уже совсем скоро, но я всегда буду слышать нежный шёпот твоих слов. «Я знаю, кто ты. Ты моя девочка, я люблю тебя»12.

Он быстро развернулся и поспешно вышел из зала, оставив меня гадать, кому предназначались его слова – мне или Донне. Но с его уходом на сердце стало как-то легче, а в голове – чище, точно надоедливая чёрная мысль наконец-то нашла способ, как превратиться в белый цвет и слиться со всеми остальными.

– Делора…

Я так резко повернула голову в сторону Джозефа, что у меня хрустнула шея. Этот голос… такой красивый, так полон любви, сожаления и добра… и совершенно лишён всей той жестокости, с которой парень убил Хэмфри, а затем подстрелил меня целых два раза. И взгляд такой же чистый… вот только я теперь не видела в нём ничего, кроме своей боли и крови.

– Я тебе никогда не прощу тебе того, что ты со мной сделал, Джозеф. Никогда. Ты во всём виноват.