Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна - Сэмюэл Дилэни

Мы двинулись низким коридором. Свет из окна скользил по противоположной стене, напоминая, что мы вращаемся вместе с Кольцом. Когда мы вошли, Ральф, сидевший за рабочим столом, поднял глаза и с улыбкой поднялся нам навстречу.

– Капитан Лила! По какому делу пожаловали?

Это было что-то вроде кабинета, по стенам стояло несколько картотечных шкафов и висели две картины. Одна – «Успение Богородицы» старинного земного художника Тициана. Вторая – работа местного живописца второго поколения: тревожная темная абстракция, где наплывают друг на друга оттенки зеленого и черного.

– Пожаловала, чтобы услышать речь разумных людей с понятной мне логикой. Может, даже пару шуток насчет наших городских глупостей. А может, и совет.

– Что, все настолько плохо?

Я прошла вглубь комнаты и села в левитирующий гамак. Меррил устроилась возле картотечного шкафа. Тимме, хоть его и не приглашали остаться, тихонько присел на пол в углу. Впрочем, ни Ральф, ни Меррил, кажется, не были против.

– По дороге сюда я наткнулась на судью Картрайта. Он хочет, чтобы управляющий персонал участвовал в ритуалах. Мне только этого не хватало.

– А что это за ритуалы? – спросил Тимме из своего угла.

– Слава богу, тебе никогда не придется этим заниматься, – ответил Ральф. – Это одно из преимуществ нашей жизни. Ты сюда попал в три года, а некоторые из нас с ритуалами знакомы даже слишком хорошо.

В прошлый раз Ральф рассказал мне, что Тимме еще малышом провалился в Паутину и парил в ней один-одинешенек больше суток, прежде чем его обнаружили. Под конец его засосало в шахту одного из огромных вентиляторов, что гонят воздух со скоростью сто десять километров в час. Его ручка застряла в решетке, и лопасти отхватили ее выше локтя. В тот год ревнители Нормы с особым усердием проводили чистки среди детей, и мальчика решили оставить внизу. Одноглазым удалось его выходить.

– Собирается толпа людей и часами занимается совершенно бессмысленными вещами, под которые подогнаны самые невероятные объяснения. Например, человек пять минут стоит в углу на голове, а потом выпивает стакан воды, подкрашенной розовым. И это повторяется семнадцать раз – потому что для поддержания гравитации бассейн поворачивается вокруг своей оси семнадцать раз в час. А вода розовая в честь красных одежд Солнца…

Тимме рассмеялся:

– Да я знаю, что они делают, – часть, по крайней мере. А вот зачем?

– Хочешь честно? Понятия не имею, – отвечала я.

– Это правда? – спросила Меррил.

– Что?

– Ну вот ты как думаешь: зачем им ритуалы?

– Затем, что больше делать нечего. Надо же чем-то занять голову, а спуститься в Паутину и по-настоящему бороться за существование у них духу не хватает.

На сей раз рассмеялся Ральф:

– Если бы они перебрались сюда, Лила, никакой борьбы не было бы. Мы бы просто все погибли. Ведь в каком-то смысле мы живем благодаря вам, жителям «нормальной» части города. Побороться приходится, конечно: то облегчишь склад пищевых излишков, то выторгуешь у вас что-то за знания, оставшиеся только у нас. Ли, ваши ритуалы нам попросту не подошли. Но мы свихнулись бы, если бы не воспроизвели – просто так – радарный сектор Города, не придумали, ради интереса, как улучшить гидропонные сады, не пристрастились переносить на холст цвета и формы, чтобы организовать их во что-то новое. Возможно, у нас другие ритуалы, вот и все.

Тимме поднялся на ноги:

– Сейчас, наверное, Ходж придет?

– Да, – сказала Меррил. – До конца тропы он сам, а дальше ты его встретишь.

Тимме одним прыжком выскочил в коридор.

– Ходж? – удивилась я.

Меррил кивнула.

– Он тоже сюда приходит?

– И Ходжу бывает одиноко. Может, даже больше, чем тебе.

– Забавно. Иногда я его вижу на городской площади. С ним никто не заговаривает, все расступаются – а он просто ходит, смотрит на людей, на все вокруг. Не думаю, что с ним вообще кто-то говорит. Если уж у нас так, то я не понимаю, как вы его сюда пускаете.

– Что ж тут непонятного? – спросила Меррил с этой своей полуулыбкой.

Я пожала плечами:

– Ну, ведь он ответствен… Он стольких из вас… Когда у нас очередное обострение с Нормой… – Я осеклась.

– Ходж ответствен?

– Нет, я понимаю: он всего лишь выполняет приказы.

– Ходж очень одинокий человек, – сказал Ральф. – И мы тут, в Паутине, в основном одиноки. Согласен: наверное, следовало бы его опасаться, но мы ведь не особенно ценим жизнь, у нас часто бывают самоубийства.

– Он приходит два раза в неделю, – добавила Меррил, – ужинает с нами, играет в шахматы с Ральфом.

– Два раза в неделю? Да он в официальный сектор приходит не чаще чем дважды в год.

– Знаешь, мне иногда кажется, что у вас с Ходжем много общего.

– В каком смысле?

– Только вам двоим запрещено выбирать себе пару, ходить на Рынок, воспитывать детей.

– За тем исключением, – напомнила я, – что я могу в любой момент подать в отставку и заняться игрой в дочки-матери. Ходж до конца жизни останется Ходжем.

Ральф кивнул:

– Потом, вы с ним отвечаете не только за свои сектора, но и за корабль в целом. Даже судья Картрайт не имеет настоящей власти над Одноглазыми, разве когда поймает кого-то. Но мы должны подчиняться тебе, как и все в Городе.

– Я знаю, – ответила я и, помолчав, добавила: – Об ответственности я и хотела с вами поговорить. Я отвечаю за Город, и я же не препятствую ритуалам. Не предательство ли это? Да, мы об этом уже спорили. Ты говоришь, ритуалы есть у всех: я выполняю обязанности капитана, ты изучаешь политологию древней Земли, а какое-то злосчастное существо толкает носом шарик по наклонному желобку во славу Странствия. Но должно же быть что-то, что различает эти действия. Я вижу молодежь официального сектора, а потом смотрю на Тимме. Да, он Одноглазый, но живой, он весь как пружина. У Паркса в отделе рыночных исследований есть стажер, толковый парень, но все реакции – как в замедленном кино. И Паркс говорит, этот парень возмущается: у нас нет рвения к ритуалам. Мы для него – недоразвитые. Дикари без тяги к высокому.

Ральф молчал, ждал, что я продолжу.

– Суть в том, что однажды – кажется, они все об этом забыли, – однажды не будет больше Городов. Будет в ночи яркий и новый мир. Нужно будет противостоять силам природы, промышлять пищу, выслеживать и загонять добычу. Потому что манна не приедет сама собой на конвейерной ленте из гидропонных садов. Хорошо, мы с тобой этого не увидим, но теперь остается уже не шестьсот лет, не пятьсот – максимум двести, а то и сто пятьдесят. И по здравом размышлении я предпочту, чтобы этот новый мир осваивал ваш Тимме, а не смышленый дурачок Паркса. Если у меня под носом Город превратился в скопище живых автоматов, одержимых ритуалами, значит я не справилась с возложенной на меня задачей.