Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

– И что потом?

– Тебя арестуют. Будут судить. Посадят в тюрьму или казнят. Стиррон считает тебя самым опасным человеком в Веладе-Бортен.

– Такой я и есть.

– Садись, – Ноим показал на машину. – Прорвемся в Западную Саллу, поедем к Ойну. Там будет ждать герцог Сумарский с лодкой. К следующему месяцу будешь в Сумаре-Бортен.

– Почему ты помогаешь мне, Ноим? Я же знаю, как ты меня ненавидишь.

– Нет в нем ненависти, Киннал. Одно только горе. Он все еще… – Ноим помолчал и с усилием выговорил: – Я все еще твой названый брат и клялся во всем тебе помогать. Разве я могу допустить, чтобы Стиррон травил тебя, как дикого зверя? Поехали. Я тебя вывезу.

– Нет.

– Как это нет?

– Нас возьмут. Тебя тоже, как пособника. Стиррон заберет твои земли, лишит тебя всех прав. Не нужно приносить эту бесполезную жертву.

– Я приехал за тобой в Выжженные Низины и не собираюсь возращаться пустым.

– Не будем спорить. Что за жизнь меня ждет, даже если удастся бежать? Скрываться в джунглях Сумары-Бортен среди людей, говорящих на чужом языке, чужих во всех отношениях? Нет уж. Надоело быть изгнанником. Пусть Стиррон меня забирает.

Уговорить Ноима было нелегкой задачей. Мы стояли на полуденной жаре и яростно спорили. Он был полон решимости совершить свой геройский подвиг, зная почти наверняка, что нас обоих поймают. Им двигало чувство долга, а не любовь – я видел, что он так и не простил мне гибели Халум. Недоставало еще, чтобы и его судьба была у меня на совести. Я так ему и сказал: ты поступил благородно, приехав сюда, но я с тобой не поеду. Он начал уступать, лишь когда я поклялся, что попытаюсь все же спастись. Я обещал двинуться к западным горам; если доберусь до Велиса или Трейша, найду способ его известить, чтобы он больше за меня не боялся.

– Вот что ты можешь для меня сделать, – сказал я потом и вынес из хижины рукопись, красные строчки на серой шершавой бумаге. Здесь он найдет всю мою историю, сказал я, всего меня, отчет обо всех событиях, приведших меня в Выжженные Низины. Я просил его воздержаться от всяких суждений, пока он не прочтет всю рукопись до конца. – Здесь ты найдешь то, вызовет в тебе ужас и отвращение, – предупредил я, – но также и то, что откроет тебе и глаза, и душу. Прочти это, Ноим. Прочти внимательно. И подумай. – Сказав это, я взял с него последнюю братскую клятву: сохранить книгу, даже если у него будет искушение ее сжечь. – На этих страницах осталась моя душа. Уничтожив их, ты и меня уничтожишь. Если прочитанное покажется тебе мерзким, спрячь книгу и перечитай несколько лет спустя, может, тогда ты посмотришь на нее по-другому. Возможно, когда-нибудь ты покажешь ее другим, чтобы люди узнали, каким человеком был твой названый брат и почему он сделал то, что сделал. «И чтобы они изменились так же, как, надеюсь, изменишься ты, прочитав эту книгу», – добавил я мысленно. Ноим поклялся и положил рукопись в машину. Мы обнялись; он в последний раз предложил мне поехать с ним; я отказался и попросил его повторить свою клятву; он повторил, сел в машину и медленно поехал на восток. Я вернулся в хижину. Место, где хранилась рукопись, опустело, и мне стало грустно; то же самое, должно быть, чувствует женщина, носившая ребенка семь лунных месяцев, когда ее живот вновь становится плоским. Я излил всего себя на эти страницы – теперь я ничто, а моя книга все. Прочтет ли ее Ноим? Думаю, да. Сохранит ли? Скорее всего, пусть даже в самом темном и тайном месте своего дома. Покажет ли кому-нибудь? Этого я не знаю. Если вы читаете ее, это заслуга Ноима Кондорита и никого больше, и если он выпустил ее в свет, то я все-таки восторжествовал над его душой, как надеюсь восторжествовать и над вашими.

72

Я обещал Ноиму, что отправлюсь к западным горам и попытаюсь спастись, но мне не хочется уходить. Эта душная хижина заменила мне дом. Целых три дня я ничего не делал – только бродил по пустыне и смотрел, как кружат в небе рогатые птицы. На пятый, как видите, снова уселся за стол и дописал еще несколько страниц о приезде Ноима. Потом еще три дня говорил себе, что на четвертый откопаю машину и поеду на запад. Но утром этого четвертого дня меня нашел Стиррон со своими людьми. Теперь вечер, и я, с разрешения септарха, могу поработать еще часа два. Допишу это – и конец.

73

Они приехали на шести бронированных машинах, окружили мою хижину и в рупор предложили мне сдаться. Сопротивляться было бессмысленно, да мне и не хотелось. Я вышел с поднятыми руками, спокойно – что толку теперь бояться. Они высыпали из машин, и я с удивлением увидел среди них Стиррона, решившего поохотиться не в сезон за собственным братом. Разодет он был, как для придворного праздника. Я не видел его несколько лет и был поражен тем, как он постарел: плечи сутулые, голова опущена, волосы поредели, глаза тусклые, белки пожелтели. Вот расплата за то, чтобы просидеть на троне полжизни. Мы смотрели друг на друга молча, как два незнакомца, не знающих, о чем бы поговорить. Я пытался найти в нем мальчика, товарища по играм, старшего брата, которого любил и так давно потерял, но видел лишь старика с трясущимися губами. Септарх обучен скрывать свои чувства, но от меня он ничего не мог скрыть, и выражение его лица поминутно менялось: я видел гнев властителя, растерянность, горе, презрение и даже что-то вроде любви, глубоко запрятанной. Я пригласил его в свою хижину. Он помедлил, думая, вероятно, что я замышляю убийство, но поступил как истинный септарх и вошел, жестом приказав телохранителю ждать снаружи. Оставшись одни, мы опять помолчали, и теперь заговорил он:

– Никогда еще он не испытывал такой боли, Киннал. Ему не верится в то, что он о тебе слышал. Чтобы осквернить таким образом память отца…

– Осквернить, государь?

– Попрать Завет? Соблазнять невинных, в том числе и названую сестру? Что ты наделал, Киннал? Что ты наделал?!

Я закрыл глаза в приступе огромной усталости, не зная, с чего начать – но все же нашел в себе силы, взял его за руку и сказал:

– Я люблю тебя, Стиррон.

– Как же тяжко ты болен…

– Оттого что говорю о любви? Но мы вышли из одного чрева – как же мне тебя не любить?

– Вот как ты теперь выражаешься?

– Я говорю так, как велит мне сердце.

– Ты не просто болен, ты омерзителен, – сказал Стиррон, плюнув на земляной пол. Со своей государевой миной, в великолепных одеждах и драгоценностях он представлялся мне какой-то средневековой фигурой. Как бы до него достучаться?

– Прими со мной сумарский наркотик, Стиррон, – сказал я. – У меня еще немного осталось. Я смешаю напиток, мы его выпьем, на час-другой наши души станут единым целым, и ты все поймешь. Согласен? Потом можешь меня убить, если еще захочешь, только прими.

Я начал готовить питье, но Стиррон удержал меня, качая головой тяжело и бесконечно печально.

– Ни в коем случае.

– Но почему?

– Септарх не позволит тебе его одурманить.