Лжец на кушетке - Ирвин Д. Ялом

После этих слов она расплакалась еще сильнее и опять поспешно покинула кабинет. И опять не обняла его.

Эрнесту всегда нравилось обнимать ее на прощание — это стало традиционным завершением их сеансов, но все остальные просьбы Каролин о физическом контакте он твердо отклонял, разве что соглашался иногда посидеть с ней немного на кушетке. Обычно эти сидячие интерлюдии Эрнест прекращал через несколько минут или раньше, если Каролин придвигалась к нему слишком близко или сам он слишком возбуждался.

Эрнест не был слепцом — он прекрасно осознавал все эти тревожные сигналы, поступающие изнутри. Он понимал, что это его волнение, связанное с Каролин, было дурным предзнаменованием. То же самое он мог сказать и о том, что она проникла в его фантазии, в том числе и эротические. Больше всего Эрнеста беспокоил тот факт, что местом действия его фантазий неизменно становился его кабинет. Он получал несказанное наслаждение, представляя, как Каролин сидит в кабинете напротив него и рассказывает о своих проблемах, и ему достаточно просто поманить ее пальцем, чтобы она пересела к нему на колени. Он просит ее не прерывать свой рассказ, а сам медленно расстегивает ее блузку, бюстгальтер, ласкает и целует грудь, нежно снимает чулки, аккуратно спускается на пол вместе с ней и, пока она продолжает говорить с ним как пациентка с терапевтом, восхитительно проскальзывает в нее, входит все глубже и начинает медленно двигаться, приближаясь к вожделенному оргазму.

Фантазии вызывали не только возбуждение, но и отвращение — они подрывали основы жизни во благо людей, которой он посвятил себя. Он прекрасно понимал, что сексуальное возбуждение в его фантазиях разжигало ощущение абсолютной власти над Каролин, недопустимое в терапевтической ситуации. Людям всегда нравилось нарушать сексуальные табу. Еще в прошлом веке Фрейд говорил, что табу были бы не нужны, не будь запрещенное поведение столь заманчиво. Но даже ясное понимание источника возбуждения, наполнявшего фантазии, не лишало их силы и очарования.

Эрнест понимал, что ему нужна помощь. Сначала он опять обратился к специализированной литературе по эротическому переносу и нашел там даже больше, чем ожидал. С одной стороны, ему стало легче, когда он понял, что над этой дилеммой бились поколения терапевтов. Многие пришли к такому же выводу, что и он сам: терапевт не должен избегать эротического материала в работе с пациентом, не должен реагировать на него неодобрительно, высказывать осуждение, иначе эти мысли уйдут в подсознание, и пациент придет к выводу, что его желания опасны и вредоносны. Фрейд утверждал, что эротический перенос может и должен стать значимым источником информации. Одна из его изящных метафор гласит: нежелание исследовать эротический перенос подобно спиритическому сеансу, на котором вызванного из мира теней духа отпускают, не задав ему ни единого вопроса.

Эрнеста отрезвил тот факт, что подавляющее большинство терапевтов, которые вступали в сексуальные отношения с пациентками, утверждали, что дарили им любовь. «Но не думайте, что это любовь, — писали многие. — Это не любовь, а всего лишь одна из форм сексуального насилия». Такой же отрезвляющей была информация о том, что многие терапевты, ставшие любовниками своих пациенток, думали, как и он сам, что жестоко лишать радости секса пациента, который так нуждается, так желает этого!

Другие авторы предполагали, что интенсивный эротический перенос не может существовать долгое время, если сам терапевт неосознанно этому не способствует. Известный психоаналитик советовал терапевтам проанализировать собственную половую жизнь и убедиться, что «бюджет либидо и нарциссических импульсов достаточно положителен». Это прозвучало вполне правдоподобно, и Эрнест решил сбалансировать бюджет либидо, возобновив отношения с Маршей — старой знакомой, с которой у него был пусть и не страстный, но приносящий сексуальное удовлетворение роман.

Идея неосознанного пособничества обеспокоила Эрнеста. Он вполне мог допустить, что он сам завуалированно передает Каролин свою похоть: она теряется, получая одновременно противоречащие друг другу вербальные и невербальные послания.

Другой психиатр, который пользовался особым уважением Эрнеста, писал, что даже самые великие терапевты в отчаянии обращаются к сексуальным отношениям, осознав свою неспособность помочь пациенту, когда вера в себя как во всемогущего целителя терпит крах. Это не про него, думал Эрнест, но он знает одного терапевта, которого постигла именно такая участь: Сеймур Троттер! Чем больше он думал о Сеймуре — насколько тот был высокомерен, как гордился тем, что его считают «последней надеждой» в терапии, как утверждал, что, поставив перед собой задачу, способен вылечить любого пациента, — тем лучше понимал, что произошло между ним и Белль.

Эрнест обратился за помощью к друзьям. Больше всего он надеялся на Пола. О том, чтобы поговорить с Маршалом, не могло быть и речи. Его реакцию нетрудно было предсказать: во-первых, осуждение, потом на голову Эрнест обрушится его гнев за отступление от традиционной методики, а потом — безапелляционное требование прекратить работу с этой пациенткой и пройти повторный курс психоанализа.

К тому же Маршал уже не был его супервизором. На прошлой неделе ряд любопытных событий заставил Эрнеста отказаться от его услуг в этом качестве. Полгода назад к Эрнесту обратился новый пациент, Джесс. Он досрочно прекратил курс терапии у одного известного в Сан-Франциско психоаналитика, с которым работал уже два года. Когда Эрнест поинтересовался, что стало причиной этого шага, Джесс рассказал ему странную историю.

Джесс, неутомимый бегун, тренировался в парке Голден-Гейт и заметил странное шевеление в алых зарослях плакучего японского клена. Подойдя поближе, он увидел жену своего терапевта в страстных объятиях закутанного в шафран буддийского монаха.

Перед ним встала дилемма. Джесс даже не сомневался, что видел жену своего терапевта: в свое время он ходил на курсы икебаны, а она была известным мастером школы Согэцу — наиболее инновационной среди традиционных школ. Он дважды встречал ее на конкурсах по икебане.

Что делать? Психоаналитик общался с ним формально, держал пациента на расстоянии, и Джесс не испытывал к нему особой привязанности, но он был превосходным специалистом и очень помог ему, так что Джесс не хотел причинять ему боль, рассказывая горькую правду о жене. Но, с другой стороны, как он мог продолжать лечение, скрывая такой секрет? Единственный выход, решил Джесс, — прекратить лечение под предлогом неразрешимых проблем с расписанием сеансов.

Джесс понимал, что все еще нуждается в терапии, и по рекомендации своей сестры, клинического психолога, обратился к Эрнесту. Джесс родился в Сан-Франциско в богатой семье с не менее богатой родословной. Амбициозный отец, банкир, надеялся сделать сына своим преемником и передать ему семейный бизнес. Он фактически задавил сына своими амбициями, и Джесс бунтовал по любому поводу: за неуспеваемость его исключили из колледжа, два года бездельничал, пристрастился к алкоголю и кокаину. Пережив болезненное расставание в женой, с которой прожил пять лет, он начал понемногу налаживать свою жизнь. Сначала — длительная госпитализация и последующая амбулаторная реабилитационная программа по снятию алкогольной и наркотической зависимости, потом обучение ландшафтному дизайну — он сам выбрал эту профессию, потом — два года терапии у Маршала и неукоснительные тренировки и бег для восстановления физического состояния.