Лжец на кушетке - Ирвин Д. Ялом

Маршал спокойно объяснил ему, с какой чрезвычайной ситуацией столкнулся институт и почему он был вынужден объявить отзыв.

«Мне жаль, что вас не проинформировали об этих событиях, доктор Сандерленд, — добавил Маршал. — Теперь, когда вы в курсе происходящего, я надеюсь, вы сможете оценить логику наших поступков по достоинству. Более того, мы ни на шаг не отступили от протокола. На следующий же день после голосования в институте мы с Реем Веллингтоном, секретарем Международной психоаналитической ассоциации, проверили все документы».

«Веллингтон? Да я только что узнал, что он переводит свой офис и всю свою клинику в Калифорнию! Теперь я начинаю понимать вашу логику. Эту вашу южнокалифорнийскую логику брюссельской капусты и шпината. Вся эта катастрофа развивается по голливудскому сценарию».

«Доктор Сандерленд, Сан-Франциско находится в Северной Калифорнии, что четыреста миль к северу от Голливуда, практически на равном расстоянии от Бостона и Вашингтона. Мы не в Южной Калифорнии. Поверьте мне, мы руководствуемся северной логикой».

«Северной логикой? Чушь! Так почему эта ваша северная логика не подсказала вам, что доктору Сету Пейнду семьдесят четыре года и он умирает от рака легких? Знаю, он вам мешает, но сколько он еще протянет? Год? Два? Вы же консерватор от психоанализа: немного терпения, немного самообладания, и природа сама избавит вас от этой неприятности.

Ладно, хватит! — продолжал доктор Сандерленд. — Что сделано, то сделано. Меня беспокоит будущее: я должен принять решение немедленно, и мне нужна ваша помощь. Этот Шелли Мерримен угрожает нам. Он хочет семьдесят тысяч долларов компенсации. Наши юристы предполагают, что он может согласиться на половину этой суммы. Разумеется, мы не хотим создавать прецедент. Что вы думаете по этому поводу? Насколько серьезны его угрозы? Если он получит семьдесят или даже тридцать пять тысяч, оставит ли он нас в покое? И надолго ли? Сможем ли мы купить его молчание за эти деньги? Насколько он благоразумен, насколько он болтлив, этот ваш мистер Мерримен?»

Маршал ответил сразу же, вложив в голос максимум уверенности: «Я бы посоветовал вам ничего не предпринимать, мистер Сандерленд. Предоставьте это мне. Вы можете положиться на меня: я обещаю решить эту проблему эффективно и оперативно. Уверяю вас, это пустые угрозы. Этот человек блефует. Что касается идеи заплатить ему за молчание и благоразумие… ни в коем случае. Забудьте об этом — он явный социопат. Мы должны занять твердую позицию».

Только позже, приглашая Шелли войти в кабинет, Маршал понял, что совершил грубейшую ошибку: впервые за свою многолетнюю практику он нарушил право пациента на конфиденциальность. Он запаниковал, когда ему позвонил Сандерленд. Как он мог ляпнуть тогда про социопатию? Он ничего не должен был говорить Сандерленду про Мер-римена.

Он был вне себя. Если Мерримен узнает об этом, он подаст на него в суд за профессиональную халатность, а если он поймет, что Международная ассоциация колеблется, то потребует с них еще больше денег. Ситуация выходила из-под контроля.

Есть только один разумный выход, решил Маршал: как можно скорее связаться с доктором Сандерлендом и признать опрометчивость своего заявления: временное и вполне естественное помутнение рассудка, вызванное конфликтом лояльности, а именно желанием действовать одновременно во благо и Международной ассоциации, и своего пациента. Несомненно, доктор Сандерленд отнесется к этому с пониманием, и совесть не позволит ему пересказывать кому-либо замечания Маршала относительно его пациента. Разумеется, это не поможет ему восстановить свою репутацию ни в национальных, ни в международных психоаналитических кругах, но Маршал больше не мог думать ни о своем имидже, ни о своем политическом статусе: теперь он должен был бросить все усилия на стабилизацию ситуации.

Шелли вошел в кабинет и дольше, чем обычно, задержался у скульптуры Мюслера.

«Как мне нравится этот оранжевый шар, док. Если вы когда-нибудь надумаете продавать его, дайте мне знать. Я буду трогать его перед каждой игрой и стану спокойным и сдержанным. — Шелли плюхнулся на свой стул. — Ну что, доктор, мне уже немного лучше. Ваши интерпретации помогают. Я стал намного лучше играть в теннис; я играл как заведенный. Мы с Вилли тренировались по три-четыре часа в день, и, сдается мне, у нас есть все шансы выиграть турнир в Ла-Коста на следующей неделе. Так что с этим все в порядке. Но мне надо теперь разобраться и со всем остальным. Именно этим я хочу заняться».

«Со всем остальным?» — переспросил Маршал, хотя прекрасно понял, что имеет в виду Шелли.

«Вы знаете. То, над чем мы работали на прошлом сеансе. «Маячки». Хотите еще раз попробовать? Освежить память? Десятидолларовая купюра… у вас пять попыток угадать, в какой она руке, потом у меня пять попыток».

«Нет, нет, в этом нет необходимости. Я понял, в чем дело… вы очень доходчиво мне это объяснили. Но в конце прошлого сеанса вы сказали, что у вас есть несколько идей относительно того, как мы построим нашу дальнейшую работу».

«Именно так. Вот мой план. В последний раз из-за «маячков» вы потеряли сорок баксов; в общем, я уверен, что разбрасываюсь «маячками» направо и налево, когда играю в покер. А почему я разбрасываюсь «маячками»? Из-за стреса, из-за «ненормативной терапии» доктора Пейнда. Вы ведь сказали?»

«Что-то в этом роде».

«Я думал, это ваши слова».

«Кажется, я сказал «ненормативные методы».

«Хорошо. «Ненормативные методы». Разницы никакой. Из-за ненормативных методов Пейнда у меня появились вредные нервные привычки в игре в покер. На прошлой неделе вы продемонстрировали свои «маячки», а у меня их сотни, и я демонстрирую их, когда играю в покер. Ни капли не сомневаюсь, я на все сто процентов уверен, именно поэтому дружеские партии стоили мне сорок тысяч долларов».

«Хорошо, продолжайте, — сказал Маршал. Он насторожился. Он привык потакать своим пациентам во всем; всегда сразу же соглашался выполнять все их прихоти, но сейчас в воздухе запахло порохом. — А при чем здесь терапия — поинтересовался он. — Надеюсь, вы не думаете, что я буду играть с вами в покер? Я не играю в азартные игры, я не умею играть в покер. Как вы собираетесь узнать какие-то покерные премудрости, играя со мной?»

"Да что вы, док? Кто говорит о том, чтобы играть с вами в покер? Хотя, не буду отрицать, у меня была такая мысль, все, что нам здесь нужно, так это реальная ситуация: будете наблюдать, как я играю самую настоящую партию с высокими ставками и соответствующим напряжением, и по результатам этого наблюдения расскажете мне, какие мои действия выдают мои карты — и из-за которых я теряю деньги».

«Вы хотите, чтобы я пошел с вами на игру и смотрел, как вы играете?» Маршал почувствовал облегчение. Каким бы эксцентричным ни было это предложение, все же оно было лучше того, чего он боялся несколько минут назад. Сейчас он готов согласиться на любое предложение, если это поможет ему отвязаться от доктора Сандерленда и больше никогда не видеть Шелли в своем кабинете.

«Вы шутите? Вы пойдете со мной к ребятам? Вот это будет картина! Я пришел на игру с личным мозгоправом! — Шелли хохотал, хлопая по коленям. — О боже… потрясающе! Док, мы с вами войдем в легенду, вы и я — я появляюсь на игре с личным мозгоправом и его кушеткой… Да ребята будут припоминать мне это в следующем тысячелетии!»