Борджиа - Мишель Зевако

– Князь! – вскрикнул переполненный эмоциями Рагастен.

Манфреди жестом призвал его сохранять молчание. Потом он обратился к посланникам Чезаре:

– Идите, синьоры! Нам нечего больше сказать друг другу.

Офицеры отдали честь; большая дверь растворилась; герольды протрубили отрывистый фанфарный сигнал. Потом парламентарии пересекли галерею; эскорт последовал за ними…

Князь и Ргастен остались одни. Шевалье, с переполненным чувствами сердцем, побежденный великодушием соперника, смотрел на старика с почтением.

– Синьор! Вы не должны меня благодарить. Я поступил так ради самого себя… Я должен был повиноваться девизу ордена, к которому принадлежу: «Храбрый, верный и чистый!»

– Этот девиз, – голос Рагастена дрожал от чувств, – возможно, и обязывал вас не выдавать меня Чезаре, но он не принуждал вас назначать меня вашим преемником.

– Молодой человек, вы меня не поняли… Я сейчас понятно объясню, чего я ожидаю от вас.

– Говорите, монсиньор. Заранее подчиняюсь вашим пожеланиям.

– Да!.. Знаю, что можно положиться на ваше слово. Поклянитесь же, синьор, что вы будете уважать мою волю.

– Клянусь своим именем, – торжественно сказал Рагастен. – Клянусь вам знаком чести и рыцарства, который вы мне повесили на шею.

– Отлично! – сказал с мрачным удовлетворением старик. – Прежде всего я требую от вас никогда не рассказывать ей о том, что произошло между нами.

– Клянусь вам…

– Это на тот случай, если судьба нежданно столкнет вас, но теперь я требую от вас не пытаться ее увидеть, пока я жив.

Рагастен на секунду задумался.

– Клянусь вам, – вымолвил он наконец. – Вы получили надо мной такую власть и жестоко пользуетесь ею.

– Я пользуюсь своим правом великодушно, – ответил старик, но, придя в себя, он продолжил: – Синьор, в том отвратительном положении, в котором я по вашей воле оказался, я не могу надеяться на дуэль, от которой вы отказались бы. Тем не менее ваша жизнь принадлежит мне.

– Она ваша, – твердо сказал Рагастен.

– Ну если ваша жизнь принадлежит мне, – продолжил князь с ледяной холодностью, – значит, я имею полное право распоряжаться ею по своему усмотрению?..

– Да, синьор.

– Хорошо. И вот что я решил: при нашем следующем столкновении с Чезаре Борджиа вы позволите убить себя…

Рагастен вздрогнул. Всё существо его инстинктивно возмутилось, но он глухо ответил:

– Да, я дам себя убить!

Старый Манфреди восхищенно посмтрел на человека, который самым обычным тоном дает такой страшный ответ.

– Вы дали слово, – сказал он.

Рагастен кивнул головой, потом низко поклонился старику и вышел.

Чезаре пришел в бешенство, когда его посланцы принесли ответ князя Манфреди.

– Видишь, как ты меня подставила, – раздраженно сказал он Лукреции, присутствовавшей на этой встрече.

Лукреция не ответила. Она размышляла, пытаясь предположить, что может произойти.

– Это железные люди! – сказала она Чезаре. – Я могла бы догадаться… Но еще ничего не потеряно!

– Что ты хочешь сказать?

– Позволь мне действовать… Я вернусь в Монтефорте.

– Кончится тем, что тебя схватят!

Лукреция пожала плечами.

– Дай мне четырех верных и крепких людей, – просто сказала она.

Чезаре вызвал офицера и назвал ему имена четырех человек из своей личной гвардии.

– Хочу сыграть превосходную партию, – объяснила Лукреция. – В случае победы польза будет двойная: и тебе, и мне.

– Говори яснее.

– Бесполезно. Увидишь… Одно только слово. Когда ты рассчитываешь пойти на приступ?

– Через три-четыре дня, как только рана позволит мне сесть на коня…

– Хорошо, этого мне достаточно.

И несмотря на всё, что мог еще сказать Чезаре, Лукреция отказалась от всех объяснений.

В Монтефорте, после сцены, произошедшей с князем Манфреди, Рагастен закрылся в своей комнате. Только так он мог сдержать слово, данное князю.

В течение этих ужасных дней жизнь Рагастена превратилась в долгую агонию. Как-то вечером Спадакаппа сообщил ему, что по городу ходят слухи о предстоящем следующим утром сражении, что отмечено перемещение полков Чезаре и предполагается штурм города.

– Наконец-то! – выдохнул молодой человек.

– Что это с вами, синьор? – спросил Спадакаппа. – Вы не едите, не спите. Вы худеете на глазах… Уверен, что вас сглазили.

– Ты так думаешь?

– Черт возьми! А как еще объяснить столь заметные изменения?

– Может быть, ты и прав. Ну а пока начисть как следует мое оружие к завтрашнему дню.

– Значит, вы все-таки собираетесь сражаться?.. Несмотря на сглаз?..

– А почему это должно помешать мне воевать?

– Ну… Если вас сглазили, то вы неизбежно погибнете в первой же стычке!

– Стало быть, одним поводом больше!..

Спадакаппа ничего не понял и замер в изумлении. Но потом по знаку хозяина он удалился, покачивая головой.

Всё это время Беатриче сжигало беспокойство. Наутро после своей последней встречи с Рагастеном она, как обычно, вернулась к своей скамье. Князь Манфреди, так же как обычно, составлял ей компанию в течение одного часа. Ничто в словах или поведении старика не раскрывало его интимных забот. Потом Манфреди отступился от Беатриче или притворился, что отступился. Он наблюдал за Примаверой издалека. Рагастен не приходил.

Вернувшись к себе, Примавера в тысячный раз задавала себе мучительный вопрос: «Почему он не пришел?» Назавтра, да и в последующие вечера, всё повторялось. Беспокойство молодой княгини росло.

Однажды вечером, когда она, терзаемая беспокойством, сидела одна на своей скамье, перед нею внезапно появились князь Манфреди и граф Альма.

– Мы уезжаем! – взволнованно сообщил князь.

А граф Альма добавил:

– Наша передовая стража только что сообщила о крупных передвижениях войск в лагере Чезаре. Ясно, что завтрашним утром они снова пойдут в атаку. Надо, чтобы эту ночь мы провели в лагере… Прощай, дитя мое… Мы очень надеемся, что еще раз удастся отразить атаку Чезаре.

Граф сжал дочь в объятиях. Примавера сильно побледнела. Когда князь Манфреди подошел проститься, она решилась покончить с пугающей неизвестностью…

– Полагаю, что все наши воины уже на своих постах?..

– Все! – ответил Манфреди. – Рикордо, Тривульче, Малатеста, Орсини… Все!